— Пойдем, — зовет меня в комнату. Достает ноутбук, включает его. — К сожалению, в порно сейчас много грязи. Насилия над личностью. И это противоречит истинной, изначальной идее порно. Потому как настоящее порно — это всегда обоюдно. Это всегда — желание. И это, только не смейся, это настоящая любовь к человеку. Это тонкая философия. Но ты поймешь.
«Наверное…» — думаю я, так и не врубаясь, на фига я слушаю эту ахинею?
Илья говорит:
— Давай, садись рядом.
Положив пальцы на встроенную в ноутбуке мышку, он листает фотографии:
— Смотри. Видишь это: неописуемая красота. По краям — словно черное, изжеванное кружево, внутри — ярко-розовая. Это пизда вот этой мулатки, — показывает мне ее в полный рост.
— Симпатичная деваха, — комментирую я.
— Так вот, — продолжает Илья, — порно — это единственная отрасль бизнеса, которая любит человека. Любит и принимает его таковым, каков он есть, без прикрас. Любит вместе с пороками и изъянами. Вместе со всеми скрытыми внутренностями. И тут в отличие, допустим, от пресловутого модельного бизнеса, нет каких-либо узких рамок. Пресловутых критериев. Здесь нет кем-то придуманных однотипных стандартов. Настоящему порно человек интересен именно таким, каким он создан: пухленькая ли ты, длинная, худая, плоская ли у тебя грудь, маленький пенис, большой, несимметричные половые губы, выпирающий клитор… вкусы у всех разные. Возбуждаются и дрочат на разных. Потому в порно живет заложенный свыше, заложенный Космосом смысл. Порно — это живая иллюстрация мысли Борхеса: «Красота мира скрыта не в идеальных пропорциях, а в его многообразии».
— Ну ты… — У меня нет слов.
— Не кипятись. Вот тебе — конкретно: рассматривая эту мулатку — девочка эта, красоты неидеальной. Но она хочет себя проявить. В ней, как во всякой женщине, скрывается актриса, но, увы, для профессоров, завзятых театралов она недостаточно эмоциональна, для всяких там модельных дел недостаточна высока и вообще конкуренция, сама понимаешь, признанных красавиц, априори, должно быть немного, а то, во-первых, и денег на них не хватит, и вообще, какая она после этого красавица, если их пруд пруди, но это демагогия, возвращаюсь к конкретике. Именно мои снимки дали этой девочке, нет, не деньги, я заплатил ей мало, но именно мои порноснимки и доставили ей удовольствие во время съемки, дали возможность выпустить свои потаенные желания наружу, почувствовать себя королевой, и самое главное, что ее — принимают любой. Что любуются именно ею. Ее асимметричными, остроконечными грудками, ее пиздой, ее втянутым анусом.
То ли голая мулатка, то ли уверенность и спокойствие и главное — действительно неподдельная любовь Ильи к делу, которым он занимается, действуют на меня умиротворяющее. И одновременно я испытываю сладкую волну возбуждения. В конце концов, гораздо аморальнее изо дня в день выполнять что-то скучное, серое. Быть подчиненным изначально бездушному, не несущему никакой радости делу. Быть рабом конторы. Отдавая безличному делу свои силы, свой разум, тратить свое время и думать, что выполняешь, что-то важное, не задумываясь о том, что если это никчемное дело исчезнет — никто от этого не пострадает.
— Порно любит человека, — тихим голосом повторяю я, загипнотизированный кролик. — А как же мораль?
— Мораль, нравственность — разве есть что-либо более гнусное? Мораль — это лишь способ, метод умыкнуть. Упрекнуть. Заиметь превосходство. Так просто поставить клеймо: да она — шлюха. Потерянная репутация. Сегодня, конечно, не так, но все равно имеет некоторую силу. Хотя что преступного в том, что она или он полизали чужой хуй, понюхали другую пизду.
— Действительно! Делов-то!
— Я не знаю, что более извращенное: оргия или ее публичное обличение. Оргия происходит в атмосфере, когда к ней — готовы. Чувства обострены, возбужденное тело реагирует на прикосновения иначе. Зрение, обоняние, вкус — все настроено на определенную волну. А когда обличитель показывает данные пороки, он врывается с этой информацией к душам и телам, врывается в бытовую атмосферу к неподготовленным, и это — настоящее насилие. Мораль — всего лишь бич, при помощи которого можно унизить и на фоне поверженного самому возвыситься. Что такого запретного в пределах жизни может произойти, чего не может вынести тело? Тело, которое никогда не лжет, никогда ничего не прячет, отражает все движения души. Страх, ужас, ты думаешь, что ты все это — удачно скрываешь. И ты думаешь, что тебе это удается. Но при этом ты вся на виду. Обнаженная, даже скрытая одеждой. Твоя одежда — это код. Шифр, послание, которые ты адресуешь внешнему миру. Посмотри на себя, как ты ходишь?
— Так, как мне — нравится. Ты думаешь, что я — провоцирую? Ты правильно думаешь, я — провоцирую.
— Почему ты это делаешь? — говорит он с видом человека, уже знающего ответ на этот вопрос и уверенного в том, что именно его ответ и есть — верный.
— Я провоцирую, не потому что у меня — бесконечная течка. Я провоцирую, потому что — тоскую. Я живу со своим внутренним беспокойством, со своей невысказанной тоской. И я ничего не могу с собой поделать. Дыхание мое пронизано беспокойством.
— Человек не хочет и не может жить в стерильных условиях. У него есть нереализованная потребность в сильных эмоциях и насыщенных переживаниях, — с видом знатока нравоучительно говорит мой кавалер.
— О да, я это — знаю! А еще ожидание чуда — постоянный его поиск и надежда. Мы забиваем себе башку чем попало, чем не надо, и с этим «не надо» — носимся. И от мысли, что возможно никакого чуда, и никакого смысла, и ничего вообще нет, — нами овладевает паника. И это — вместо того, чтобы испытывать покой и умиротворение. Все это и моя тоска — вот это толкает меня к бездумному соитию.
— Там ты ищешь успокоение?
— И да и нет. Потому как знаю, что там его — нет. Я знаю, что зависима от внешних проявлений ласки и всех тех приманок, что якобы сулят любовь. Я пыталась добиться свободы собственного сознания, освободиться от привязанности, освободиться от потребности в переживаниях — вот к чему стремилась я. Я старалась быть независимой от действий, что при пересказе их случайному слушателю обнажают присущую им грязь, тщету и пошлость. Никчемность. Эгоизм не ради выживания, эгоизм ради расписки в собственном эгоизме. — Вижу его снисходительную улыбку. Говорю ему: — Забудь. Ничего не значащее утверждение. Все это — тщета. Пустота. Нет ничего. Нет ни тебя ни меня. Есть твое вранье, есть моя наивность, да и они — лишь велеречивы, а на поверку, так — пустышки — скорлупки без начинки.
Он усмехается. Он обнимает меня крепко, он целует мои губы, впивается в меня языком. Он думает, что все это лишь пустой бабский треп. Я поддаюсь его движениям. Я доверяю ему ласкать мое тело. Я знаю, что и это — лишь самообман. Я — творение Божье, я всего лишь самка паука, пожирающая неумелую жертву. Заурядная представительница отродья членистоногих, ползающая посреди своих же собратьев, топчущая своих же, но живущая в красивых иллюзиях, инстинктивно ткущая липкую паутину: попасть в нее ничего не стоит, но выбраться — нельзя. Вереница членов в меня входящая — не задевая моих истинных чувств, они исчезали, проваливались во мне. Я — бесконечная, я — черная всепоглощающая нора.
