Ной склоняет голову.
— Где козы? — неожиданно вскидывается она. — Ты же за ними не смотришь, они ведь разбегутся.
— Они пасутся на лугу, — объясняет он ей, но когда она откидывается на подушку, ее пальцы продолжают беспокойно теребить край одеяла.
Ной безумно ее любит. Он варит бульон, прикладывая все силы, чтобы он вышел повкуснее, и кормит ее. Ее пальцы-веточки смыкаются на его предплечье, когда он тянет ложку с бульоном к ее рту. Он остриг овцу и набил шерстью тюфяк, чтобы ей было мягче лежать. Она хитро улыбнулась ему — впервые с тех пор, как слегла. Ною показалась, что она хочет ему что-то сказать, но, не успев произнести ни слова, она провалилась в сон.
В основном она спит, а Ной в это время занимается повседневными делами. Работа не требует больших усилий. Раньше хозяйство кормило большую семью, сейчас только двоих, а вскоре, понимает Ной, будет кормить только одного. Постепенно он делает все меньше и меньше, он перестает обращать внимания на то, что фрукты осыпаются с деревьев на землю, а три четверти пшеничного поля заросло цветами. Чечевица поднялась высоко, став пристанищем куриц, которые поняли, что Ною от них нужна только пара-тройка яиц. Ной редко забивает козу или сворачивает курице голову. Словно в ответ на его пренебрежение, хозяйство кипит жизнью.
Ной часто обращается в мыслях к Богу. Он всегда считал подобные обращения молитвой, но сейчас уже в этом не уверен. Бог молчит. Если бы Ной был молод, болезнь жены ввергла бы его в отчаяние, он бы бранился и жаловался, проклиная Бога за Его молчание. Потом он бы молил о прощении и помощи, одновременно тихо закипая, злясь на несправедливость происходящего. Однако Ной уже не молод. Ему не двести и даже не триста лет, и он повидал многое из того, что не видели и никогда не увидят другие. Опыт был болезненным, но он научил Ноя, что мольбы, проклятия, приступы гнева и ярости ни к чему не приводят. Господь делает то, что считает нужным и когда считает нужным. В данный момент по причинам, не постижимым для человеческого сознания, Он желает, чтобы жена Ноя умерла.
Умерла медленно. Это как раз Ной понимает, и его сердце, словно кувшин водой, наполняется печалью, готовой вот-вот хлынуть через край. Жена прожила достаточно, чтобы научить Ноя обходиться без нее, объяснила, как вести хозяйство. За последние несколько недель даже глаза Ноя стали острее. Совершенно очевидно, Бог желает, чтобы Ной еще пожил. Ной все же человек, и ему хочется знать, зачем он еще нужен Богу.
Ной стоит среди абрикосовых деревьев, склонив голову.
— Прошу тебя, Господи, ниспошли знак воли Твоей, — произносит он вслух. — Дай мне знак, что доволен делами моими и что происходящее ныне — не кара Твоя.
Ной боится, что Господь наказывает его. Белка шмыгает между деревьев, подняв хвост трубой, прыгает на ствол и быстро карабкается по нему вверх, теряясь в листве. Если это знак, Ною не дано постичь его смысл.
Его голос дрожит, опускаясь до шепота.
— Господи, я сделал все, что Ты пожелал. Сделал все, что под силу человеку, то, за что никто никогда бы не взялся. Если Ты желаешь, чтобы я исполнил волю Твою, скажи, что я должен исполнить. Если же нет… — Тут голос Ноя ломается, и он произносит, почти задыхаясь: — Умоляю, пощади мою жену.
Яхве молчит.
— Она была верна Тебе. Призри на нее, когда призовешь ее к Себе.
Яхве молчит.
Ной тоже замолкает. Он возвращается к шатру, садится на камень и оглядывается по сторонам. Солнце весело светит над лугами и полями, овощными грядками и фруктовыми деревьями, рекой, в которой плещется рыба, над овцами, обросшими длинной шерстью, и козами, готовыми принести потомство. Это его народ, его царство, где он властитель и подданный одновременно. Его рай, его сад, его Эдем. Скоро он останется в нем один.
От этой мысли у него перехватывает дыхание.
Глава двенадцатая ЯФЕТ
Да уж, будет, что внукам рассказать.
Мне немного неловко, что с Хамом так все получилось, но эта скотина сама во всем виновата. Со стариком он обращался просто ужасно. Спору нет, старик, конечно, палку иногда перегибает, но ему все-таки шесть сотен лет, а это о чем-то да говорит. Хам получил по заслугам, и все же мне кажется, старик слегка перебрал, прокляв Ханаана. Я рад, что высказал старику свое мнение, и еще больше рад, что все это осталось в прошлом — уже минуло немало недель, и мы отшагали много миль.
Я не жалуюсь, но нам с Мирн не повезло больше всех. Мы же идем на север: там, если верить Илии, зима тянется десять месяцев, а земля усыпана камнями. Наша дорога пролегла вдоль реки, в которой снует эта проклятая рыба. Через две недели меня уже начинает тошнить от одной мысли о рыбе. Мирн говорит: «Хочешь рыбки?» — а выбора-то и нет. С собой мы взяли кое-какие припасы, но они нам тоже надоели. Так что я ловлю на мелководье пару рыбин — я навострился делать это левой рукой, Мирн их чистит, солит и жарит в масле. С голоду мы не помираем, но пока я ем, глаз не могу оторвать от овцы и все думаю: «Скоро я до тебя доберусь!»
Мирн никогда не ворчит, и мне это очень нравится. Не хочу сказать, что она ловко скрывает свои чувства. Скорее всего, ей все равно, что изо дня в день нам приходится есть одно и то же — жареную рыбу на обед и холодную рыбу на завтрак. Она постоянно повторяет: «Это просто Божье благословение — здесь всего так много!» Я молчу. Мне часто казалось, что у моей жены красивая попка и пустая головка, во время путешествия я в этом убедился.
Пока мы едим, она постоянно о чем-то болтает, а я только рад. Ее болтовня помогает мне отвлечься от мыслей о Хаме и забыть глаза старика в утро расставания. Они были такие пустые, словно ему между ног засветили. Не хочу во всем винить Хама, но понятно, что старику было больно прощаться на такой ноте. Братец мог бы для порядка извиниться. Это было хотя бы что-то.
— Ой, посмотри, — говорит Мирн, — какие оранжевые бабочки.
Она по-прежнему любит всякую мелюзгу, жучков и прочую мелочь. Каждое утро, когда нам пора двигаться, я вижу одну и ту же картину: она стоит на коленях и рассматривает какого-нибудь кузнечика, божью коровку или головастика. Она постоянно заглядывает под камни, а потом складывает их в кучи высотой почти в ее рост. Конечно, очень мило смотреть, как она занимается такой ерундой, хотя она отнимает у нее много сил. Вся тяжелая работа ложится на мои плечи.
Кстати, не буду отрицать, из нее получилась хорошая мать.
Через три недели река приводит нас в чудную холмистую долину, которую покрывают цветы и трава. Милое местечко, здесь полно бабочек, которым так радуется Мирн, не говоря уже о дятлах и прочих птицах. Их проклятый треск и щебет будит меня каждое утро. Нам здесь приглянулось, но мне кажется, что мы слишком мало прошли. Старик как-никак велел отправиться в путь и положить начало новым народам, а мы пусть и ушли на север, все равно продолжаем оставаться у той же реки, где они живут с матерью. Очень не хочется тащиться дальше, но нужно.
