Я был вдохновенным вуайером; вуайером, стершим границы между жизнью и прозой; вуайером, отведшим главную роль в новом «произведении» транссексуалке и получившим возможность беспрепятственно следить, по ходу действия, за своей находящейся в пограничной ситуации героиней; вуайером, вольготно рассевшимся в офисном кресле и периодически поглядывающим через плечо, так как не только превысил полномочия референта, узнавая о Тамаре множество никому не нужных и только мне важных деталей, но и начал писать о ней разоблачающий юрфирму рассказ, невзирая на то, что был связан соглашением о конфиденциальности по рукам и ногам.
7
Информации, собранной мной о Тамаре, хватило бы на захватывающе пухлый роман — вот голый младенец с явными признаками мужского пола смотрящий в объектив, вот угловатый подросток по имени Труман, шепчущийся с одноклассницами и красящий губы бордовой помадой, вот мускулистый армеец, посаженный на гауптвахту из-за неосторожного обращенья с оружием (мне удалось выяснить: за Труманом как собака ходил старший сержант, который нюхом почуял «слабину» и однажды ночью ворвался к солдату в палату, но дела до жирных губ и наглых рук не дошло; осторожный, все подмечающий Труман давно того раскусил и поэтому зарядил пистолет холостым); вот фото Трумана в мантии в день окончания университета с плачущими от счастья родителями и бабушкой в шляпе; вот, без перехода, фото девушки в шортиках с длинными волосами (это Тамара) — ни родителей на этих фото, ни бабушки уже нет. Любящая внука в любом обличье старушка, скорей всего, умерла; родители не поняли и может быть, прокляли. А может быть, рак простаты и матки — и умерли в один год, как раз в тот, когда Труман стал Тамарой Равал.
Собранных мной сведений хватало на незаурядную прозу — но это была вовсе не «грязь». Кроме «неосторожного обращенья с оружием» в жизни Тамары Равал не было ни единого пятнышка. Тонкая папка с делом Тамары разрослась до непостижимых размеров лишь в моей голове; «Зеллерман Инк» получил десять скудных страниц.
8
Несмотря на то, что эти страницы не были «измазаны грязью», меня не покидала уверенность, что предлог для увольнения все равно будет найден, и поэтому, сдав своему начальству досье Тамары Равал, я продолжал заглядывать на разрисованный сомбреро и кактусами Сайт ее фирмы, чтоб убедиться: ее имя до сих пор числится там.
Через шесть месяцев имя исчезло.
Работника, взятого на Тамарино место, звали Дик Рутерфорд, но его типично калифорнийская, белозубая и белобрысая физиономия не вызвала у меня интереса.
Подробное ознакомление с «биологически подпорченной» биографией Тамары Равал оставило в душе отпечаток, и, узнавая о том, что она фотографировала птиц и колодцы, а также пыталась встречаться с мужчинами (Ник каждую неделю присылал ей цветы, но секса между ними еще не было, Грег настаивал лишь на сексе и Тамара боялась, что ему нужно лишь ее тело, а не богатый внутренний мир), я так плотно вошел в ее жизнь, что для плавного «выхода» мне нужна была эффектная точка, катарсис, мощный конец.
Роясь в сводах законов и стенографических записях из зданий суда, доказывая, что время не покрывает вранье и всегда остаются следы, которые, при помощи «Лексиса-Нексиса» или пожелтевших газет всегда можно найти, я перестал быть референтом и стал романистом.
И романист во мне, со всей творческой наивностью и наглостью, полагал, что если я намекну Тамаре на то, что произошло, укажу ей, в чем заключается загадка непонятного ей увольнения, то она подарит мне концовку рассказа. Стоит мне ей написать — как она поведает мне что-то неожиданное и невообразимое, ибо жизнь всегда изощренней наших мыслей и догадок о ней.
9
Я пошел на этот шаг исключительно с литературными целями.
У меня в уме сидела завязка: писатель, втайне получивший доступ к чьей-то судьбе.
Я написал ей, подписавшись «Скотт Эспозито». Это имя попалось мне на глаза в местной газете под названием «Фриско Ньюз». Автор Скотт Эспозито рапортовал, что вандалы попортили библиотечные книги Хормельского Центра, нового центра сан-францисской Публички, в котором можно было найти любое издание на темы ЛГБТ.
Пробив «Эспозито» в Сети, я узнал, что эту фамилию обычно давали итальянским младенцам, ранним утром подброшенным к церкви, и что ее корень — exponere — в переводе с латыни означает «открыт всему миру». «Новорожденный лежал на ступеньках собора exposed, то есть незащищенный и доступный любому прохожему, который волен был сделать с ним все что угодно: приютить, усыновить или притвориться, что не слышит жалкого писка» — коряво объясняла происхождение фамилии Википедия, и это объяснение мне показалось забавным, а фамилия — живописной, и я скрылся за ней.
Я сообщил Тамаре, что ее увольнение совсем не случайно и что я — единственный человек, который может открыть ей глаза на закулисные происки ее «судьбоносцев» и поименно их всех назвать.
Я написал ей, что поделюсь с ней всей подоплекой — но что в обмен (и тут я подчеркивал, доказывал и убеждал, и мой электронный голос дрожал) хочу узнать оттенки ее чувств.
«Дорогая Тамара, что Вы подумали, как только узнали, что Вас увольняют?
В каком настроении были, куда пошли, предположили ли, что Ваша карьера в рекламе закончилась из-за „псевдо-женского“ пола, сообщили ли об этом друзьям?»
Во вдохновенном угаре я записал эти вопросы и отправил их в ее онлайновый личный дневник.
10
По ее осторожным, малословным ответам я понял, что она боялась мне отвечать.
Тамара — как, впрочем, и Труман — была сдержанна и недоверчива, и это выводило меня из себя.
Чего я хотел? Расстроганной благодарности, прочувствованных, театральных речей и слов? На расстоянии руководимой мной драмы?
Тамара спрашивала: «Кто ты? Откуда тебе известны такие детали? Ты мне совсем незнаком — и вдруг вламываешься в мою личную жизнь!»
Я чувствовал ее недоверие и хотел сломать ранящие меня куски льда, сгладить углы.
Это никому не нужное отчуждение.
Эту сухость, которая так задевала меня. Меня, желавшего ей лишь добра. Меня вдруг понесло и, снова подписавшись «Скотт Эспозито», я отправил в ее онлайновый дневник следующий текст:
«Полгода назад я был владельцем небольшого сыскного агентства, получавшим заказы от крупных работодателей и юридических фирм.
Однажды нам прислали длинный, испещренный фамилиями, лист, взглянув на который, я ахнул. Там были чернокожие, индейцы, евреи, сочувствующие коммунистам и члены организации по расследованию событий „11 сентября“, мужчины, ставшие женщинами, а также работники с диагнозом СПИД — все они по той или иной причине были неугодны своему руководству.
Как владелец агентства, я раздавал поручения и мои сыщики неотступно ходили то за тем, то за другим, сидели под неосвещенными окнами и обходными путями опрашивали (чтобы никто ни о чем не догадался) их близких людей. Иногда я сам принимал участие в слежке, идя за подозреваемым из колледжа в бар, из бара — в винную лавку, а оттуда домой. Подозреваемым в чем? Просто в том, что у него было непонятное происхождение, плохая профессия, неправильный пол.
