Возвращаюсь к Дюмезилю и его индоевропейским богам. На десерт — любовный роман, имевший место миллиарды лет тому назад, когда одна частичка стремилась навстречу другой: «Гиперпространство» Микио Каку.
Меня тревожит поездка в Польшу. Не передумает ли Петр на месте, не откажется ли от новой работы, найдем ли мы квартиру? Где остановиться, взять напрокат машину? Будто услышав мои мысли, звонит Беата. Обещает пустить нас к себе и оставить машину — сама она на неделю уезжает во Францию.
Вот уже три года одни и те же маршруты: два километра по лесу или в гору, среди вилл. Однако всегда попадается что-нибудь новенькое. Сегодня перед одним из домиков я разглядела чучело собаки, верные глазки-бусинки вглядываются в «хозяйские» окна.
На опушке — кормушки для птиц, наполненные зерном половинки кокосовых орехов. Свисают с заиндевевших веток. К ним подлетают нордические колибри — вороны.
* * *
Вечером нас охватывает вдохновение, мы громко распеваем колядки. (Праздник поклонения волхвов?) Петушка тянет философствовать:
— Польские колядки — удивительные… такая нежность, отсутствие дистанции. Иисус — ребенок, нуждающийся в защите. «Малютка, малютка, малютка…» Человек — защитник Бога. В этом ласковом жесте он соединяется с Создателем.
— Не думаю. — Я стараюсь говорить проще, чтобы избежать помпезности. — Для поляка Иисус в колыбельке — совершенно иной персонаж, чем Иисус на кресте, он не столь тесно связан со Святой Троицей. Христос, призывающий к покаянию, и Христосик из катехизиса — опять-таки не имеют ничего общего. Политеизм.
Пересаживаем цветы. Собираемся переселить веточку вербы в настоящий горшок. Она пустила корни в стакане с водой и, несмотря на слабое январское солнышко, растет. Может, я придумываю, но пересадка в землю напоминает перевод ребенка с молока (воды) на взрослую еду, когда у него прорезываются зубки, — на кашки, пюре и котлеты. Из гладких корешков вербы как раз проклюнулись крючковатые ростки, которые будут пожирать чернозем.
7 января
Интеллигент — удивительно забавное существо. Актер, энтузиаст, безумец Т. Рассказывает по телефону о своих планах и компромиссах. «Чего уж там… Ради идеала можно пойти и на контрабанду!»
Петушок приходит с работы расстроенный: «Психиатрия — это не медицина, это осколок христианства».
Священнодействую вокруг себя любимой. Читаю, рисую, смотрю старые французские фильмы. Поля чувствует, что у нас отпуск. Я начинаю беспокоиться, почему она не толкается, и вдруг: «бум»! Ответ? Не может быть, через полчаса снова сосредотачиваюсь и мысленно спрашиваю: «Малышка, все в порядке?» Не знаю, с помощью ли телепатии или через кровеносные сосуды, пуповину, но мое беспокойство до нее долетает. Справа раздается однозначное бульканье: «Бум!»
Разве можно любить собственную печень? Испытывать нежность к селезенке? Поля ведь в какой-то мере один из моих органов (материнства?) То есть была раньше, теперь-то она уже в состоянии выжить самостоятельно — в оранжерее инкубатора. Она есть, и ее нет.
Тук-тук — снова есть.
10 января
Два невзрачных листка бумаги. Заглядываю внутрь. Авиабилеты… на сегодня.
— Петушок…
— А что? Все обязательно надо планировать?.. К чему притворяться, мы с тобой оба чокнутые…
— Но…
— Никто и не заметит, родственникам не скажем, цветы переживут. Четыре дня…
И вечером мы уже на Мадейре. Самолет кружит над скалами и почти вертикально, по-ястребиному пикирует на аэродром. Влажное тепло острова. Я моментально забываю об озябшей Европе. В пустом (сезон уже закрыт) «Куинта да Пена де Франка» — только что отремонтированная комната. Шкафы с решетчатыми дверцами еще пахнут деревом. В полутьме это напоминает исповедальню. Церковные колокола на мгновение заглушают шум океанских волн, накатывающихся на гостиничный пляж. Я не чувствую себя, ничего не болит. Сжимая руку Петра, закутываюсь в сон.
11 января
Чуть приглушенные от влажности звуки. Замедленный темп улиц Фуншала, самого крупного города Мадейры. Я никогда не была в Португалии и ждала чего-то испанского: пронзительности, щелканья слов-бичей. Португальцы тактично шепчут свое «шч». Разница такая же, как между крикливым топотом испанского фламенко — и меланхолией португальского фадо. Без романской парадности, оперной, избыточной жестикуляции.
Дорисованная с краю Европы Португалия похожа на фрагмент ее тени. И в смуглых португальцах есть что-то от изящества и скромности тени. Они остаются ненавязчивыми даже в самых туристических местах.
Арендуем на два дня автомобиль. Кружим по холмам, заросшим эвкалиптами и пиниями. Южная оконечность острова с ее украшенными синей майоликой городками напоминает юг Европы — пальмы, белые ставни. Барочные соборы расселись на главной площади, разложив юбки и оборки светлого камня. Дом, который снимал Дос Пассос, — давно запертый и пыльный, словно забытая на чердаке книга.
Водопад над опоясывающим Мадейру главным шоссе. Останавливаемся в веренице машин, ожидая своей очереди в эту естественную автомойку. Несколько десятков километров на север — и мы будто въезжаем в Северную Европу. Порывистый ветер, серо, туманно — за час мы проделали путь от Ривьеры до Скандинавии. Останавливаемся в гостинице с печной трубой. Греемся у огня. Если поспешить, еще до наступления сумерек мы снова окажемся «на берегу Средиземного моря».
12 января
Мадейра — вулканическая новая земля. Едва возникшая из океана. В горах и пещерах еще видна голая лава, застывшая грязь, материал, из которого вылеплен остров. Несмотря на соседство Африки, это Европа. Европа в миниатюре: ирландские зеленые холмы, ущелья Казимежа-на-Висле, Альпы, фьорды, Прованс. И орхидеи. Царство орхидей.
Без машины мы не можем ознакомиться с двумя коммуникационными достопримечательностями Мадейры: Левадос — пересекающие остров тропинки (я не в состоянии пройти десять с лишним километров) — и спуск на деревянных санях с мощеных холмов в Фуншал. Без тормозов, уворачиваясь от едущих наперерез машин, летишь с «возницей» по скользким улицам. Так спускались в порт английские купцы, торговавшие мадерой и цветами. Я не обладаю английским воспитанием. Орала громче, чем на «чертовом колесе» в луна-парке.
Из местной экзотики остается кухня. В «Селейру» на улице Аранаш (Апельсиновой?[99]) мне подают блюдо, доставшееся в наследство от англичан, — настоящий домашний пудинг. Заказываю две порции. После четырехчасового ужина я приобретаю цвет пудинга, консистенцию пудинга (особенно голова и опухшие ноги), а также его запах (из-за отрыжки). Петушку неловко, он кладет конец этому чревоугодию решительным «Счет!» Подталкивает меня, отяжелевшую, к лестнице. Никакого результата, приходится втаскивать мое тело на ступеньки и заказывать такси.
