Книга Черный и зеленый - Дмитрий Данилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Маленькие темные квартиры в хрущевских и брежневских домах. В них всегда темно. Из окон видны только деревья. Зимой — бесконечные переплетения голых веток на фоне бледно-серого неба, летом — сплошная невыносимая зелень деревьев, сквозь которую лишь иногда можно увидеть, что где-то там тоже небо, то есть в ясный летний солнечный день можно понять, что там, за окном, светло, потому что где-то там есть солнце и голубое небо, но здесь, в квартире, темно, всегда темно. И даже если зажечь все осветительные приборы, будет темно, потому что этих приборов мало и все они ветхие и маломощные, под потолком тусклая лампочка в 40 ватт (такие бывают?), и в углу мрачный траурный торшер, и железная настольная лампа на столе, произведенная в 60-х гг. XX в., она уже не работает, а в торшере тоже лампочка 40 ватт, вот и весь свет, темно, темно.
На окнах занавески и так называемый тюль, обязательно должен быть тюль, чтобы было все время темно. Занавески можно отодвинуть в стороны, но тюль отодвинуть не удастся, он прикреплен к многочисленным маленьким железным штучкам, которые, в свою очередь, прикреплены к так называемому карнизу, они, эти маленькие железные штучки, по замыслу их создателей, должны легко скользить в пазу карниза, но замыслы создателей потерпели крах, и маленькие железные штучки не скользят, они застревают в кривом и ржавом от времени пазу, и ничего невозможно поделать с этой пеленой, вечная бледная пелена, за которой медленно шевелится мутно-зеленая масса зеленых деревьев.
И еще сыро. В щели между панелями просачивается влага, бледные обои намокают, они всегда мокнут, и на них образуется плесень, особенно осенью и зимой, но и летом все это продолжает мокнуть, потому что из-за деревьев и вообще из-за обстоятельств жизни в квартире темно, и влага не просыхает, и все время запах сырости, и даже в жаркий летний день, лежа на старом пыльном диване с выступающими пружинами, хочется укрыться одеялом, потому что влажно и холодно, влажно, холодно и темно.
Тесно, хотя вещей вроде бы немного и вещи все маленькие и ничтожные, кургузая мебель, какие-то полусуществующие табуретки, столики и столы, можно прожить в такой квартире многие годы, и все равно каждый день ударяться ногой об угол дивана и локтем об угол шкафа, потому что все неудобно, и самый модный дизайнер интерьеров, ловко орудующий в телепередаче Квартирный вопрос, ничего не смог бы поделать с этим угловатым убожеством, выступающим из темных закоулков маленьких квартир в хрущевских и брежневских домах.
А на Крайнем Севере, в Мурманске, Воркуте или Норильске принято летом выезжать на юг, всем, поголовно, потому что у них там осенью, зимой и весной солнца вообще нет, они живут много месяцев среди мутной темноватой хмари, и солнца им катастрофически не хватает, отсюда усталость, депрессии, склонность к самоубийству и т. д., и вот летом они все массово едут на юг, даже если человек получает в месяц три или четыре тысячи рублей, он во всем себе отказывает и каждый месяц откладывает деньги, а потом покупает у себя «на предприятии» «путевку» как-нибудь там «через профсоюз» со скидкой и едет сам и везет свою семью на юг, вялые утомленные люди со своими полупрозрачными зеленоватыми детьми едут в длинных зеленых вагонах на юг, туда, где море и солнце. На юге они начинают «купаться» и «загорать» и моментально обгорают, потому что их кожа не привыкла к массированным воздействиям солнечной радиации, и потом весь месяц пребывают в мучительных волдырях, и лучше бы они вообще никуда не ездили, а сидели у себя на Крайнем Севере, там летом красиво, солнце не заходит круглые сутки, но нет, так ведь нельзя, надо ехать на юг, все едут, надо ехать на юг, к морю и солнцу.
Поезд Москва-Мурманск едет по северу Карелии или югу Мурманской области. Июль, два часа ночи. Поезд едет медленно, потому что по этой железной дороге нельзя ехать быстро, ее строили наспех в 1916 году, была война, и нужно было срочно проложить железную дорогу к морю, и теперь поезда идут по этому участку медленно. Кругом лес, лес, и вдруг — открытое место, и на этом открытом месте стоит гигантский заводской корпус, одинокий огромный заводской корпус, и кругом ничего нет, даже подъездных путей, и непонятно, как же работает этот завод, ведь к нему надо подвозить сырье и увозить готовую продукцию, и должны быть подъездные пути и вокруг завода заводской поселок и так далее, но ничего этого нет, просто завод на ровной голой земле, а мимо завода бежит небольшой мальчик, просто бежит куда-то, как на картине знаменитого итальянского художника Джорджио де Кирико, куда он, интересно, бежит, куда в этом месте можно бежать, но он бежит, а низко над горизонтом висит солнце, ведь нельзя же совсем без солнца, не могут ведь люди жить без солнца.
Мелентьев сидел на скамеечке посреди металлургического производства. Вокруг все гремело, лязгало, двигалось, вращалось, и преобладал оранжевый цвет на сероваточерном фоне. Летели искры, лился оранжевый металл, нагретый до невозможной температуры.
Он приехал сюда в короткую командировку и уже успел сделать все свои дела — переговорил с Бондаренко, передал документы для Павла Иннокентьевича. Теперь Мелентьев сидел на маленькой скамеечке в ожидании комбинатского автобуса, который каждые два часа отправлялся в центр города. На улице ждать холодно, потому что зима, а здесь тепло, потому что расплавленный металл, и Мелентьев ждал здесь, ему разрешили, ему сказали посидите вот здесь, в сторонке, на скамеечке, не бойтесь, не забрызгает, хе-хе, посмеялись, шутка, дескать, нехорошо так посмеялись, и вот он сидел и ждал.
Огромный цех, не разглядеть потолка и стен — они далеко. Ковш, в ковше — расплавленный металл. Внизу — что-то наподобие железной дороги. Последовательность вагонов, каждый из которых — сосуд, готовый поглотить порцию металла. Ковш наклонялся, и металл лился в подставленный вагон. Оранжевый металл, искры, оранжевое на черном, высокая температура. Вагонная цепочка с лязгом перемещалась, ковш снова кренился, и нагретое оранжевое вещество струилось в очередной вагон, и снова оранжевые искры на черно-сероватом фоне.
Над ковшом, высоко-высоко, была устроена галерея, скорее даже мостки, хлипкие железные мостки, и на этих мостках, над ковшом, стояли два человека и показывали руками вниз, на ковш с расплавленным металлом. Мелентьеву вспомнился слышанный им когда-то давно рассказ о случае, произошедшем в начале 80-х годов на заводе Серп и Молот. Какой-то мужчина пробрался в точно такой же цех, где разливали расплавленный металл, залез на такие же мостки над ковшом, бросил в ковш портфель-дипломат, промахнулся, портфель упал просто на пол, а мужчина прыгнул в ковш с расплавленным металлом. А в портфеле-дипломате нашли какие-то никому не нужные бумажные обрывки. Рассказчик, пожилой, алкоголического склада человек произнес в конце загадочные и страшные слова: ну, конечно, процесс сразу остановили, эту сталь ведь в дело уже не пустишь. Долго еще потом Мелентьев, тогда совсем молодой, подростковый, в сущности, человек представлял и додумывал запредельно ужасающие подробности этого происшествия. Целый ковш расплавленного металла, безнадежно испорченного находящимся внутри сгоревшим человеческим телом. Осталось ли хоть что-нибудь от этого тела? Наверное, осталось, иначе, если бы ничего не осталось, можно было бы спокойно продолжать разлив стали, а так сталь оказалась испорченной, химический состав изменился, свойства стали изменились, а значит, из нее уже нельзя изготовить полезные для народного хозяйства железяки. А куда потом дели эту испорченную сталь? И как извлекли из нее то, что осталось от человеческого тела? Ведь должна же быть какая-то комиссия по этому делу, опознание… Хотя какое уж там опознание… Но, может быть, как-то и опознали, ДНК там какое-нибудь… А почему этот человек не съел, скажем, пачку таблеток, или не повесился, или не купил в воинской части пистолет или автомат и не застрелился, или не надышался бытовым газом, или не бросился, в конце концов, под поезд, тем более что совсем рядом располагается Курское направление Московской железной дороги и там очень интенсивное движение пригородных и дальних пассажирских поездов, у железнодорожных составов очень длинный тормозной путь, у грузовых поездов он достигает полутора километров и машинист все равно не смог бы ничего изменить, или не придумал какой-нибудь другой, менее болезненный способ изъятия себя из потока так называемой жизни, а избрал способ невиданный, изуверский, сверхчеловеческий? А портфель-дипломат можно было бы просто бросить в реку, или сжечь, или просто оставить дома, а никому не нужные обрывки бумаги сжечь, или бросить в реку, или спустить в унитаз, или просто ничего с ними не делать, оставить как есть и просто тихо повеситься, или съесть пачку таблеток, или застрелиться из незаконно приобретенного оружия, или припасть к холодному металлу Курского направления Московской железной дороги. Так бы поступил нормальный, трезво мыслящий человек, в здравом уме и твердой памяти, твердо стоящий на ногах, добившийся в жизни успеха и высокого положения, знающий, что почем, нормальный человек. А тот человек был, наверное, не такой, не трезво мыслящий, не твердо стоящий, не добившийся, не нормальный.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Черный и зеленый - Дмитрий Данилов», после закрытия браузера.
