Книга Библиотекарь - Михаил Елизаров

Павликов было действительно много, до сотни человек — белесые, заляпанные кровью мумии. Зрелище было жуткое. Уже на склонах они растянулись выпуклым, точно сабля, полумесяцем, но нападать вроде не спешили.

Я прислушивался к себе и удовлетворенно отмечал, что страха нет. Заботливые широнинцы упрятали меня в самую глубь строя. На схеме Акимушкина это был тридцать первый номер, почти середина. Справа прикрывала Таня, за ней Тимофей Степанович, Марат Андреевич и Федор Оглоблин — в бойцовских качествах этих людей сомневаться не приходилось. Слева были вологодские читатели, и врагу, чтобы добраться до меня, пришлось бы вначале пробиться через заслон их могучих топоров — в быту вологодцы были артелью лесорубов. Да и два с лишним десятка колонтайских «вратарей» одним своим видом внушали уверенность, что врагу их ряды не сокрушить.

Имитируя «японский стиль», бойцы Кислинга смастерили простейшие панцири-накидки из тонких стальных трубок, скрепленных на манер циновки. Здорово смотрелись с бердышами и саблями «казаки» Зарубина, в легких кольчужных безрукавках поверх красных кафтанов. Тюрбаны и халаты бойцов Цофина придавали войску грозный восточный колорит.

Читатели пензенского Акимушкина взяли на битву традиционные багры, косы, сваренные из водопроводных труб палицы или чеканы с навершием в виде медного крана. Их ватники, плотно оклеенные брусками пенопласта, очень напоминали спасательные жилеты. Акимушкин говорил, что главную опасность представляют не колюще-режущие, а тяжелые дробящие удары.

Похоже, он ошибся в выборе брони. Когда павлики приблизились, я не увидел ни молотов, ни топоров. То, что я из-за расстояния принимал за копья, выглядело совсем как винтовки с примкнутыми штыками.

Я резко потряс за плечо невозмутимого библиотекаря-вологодца Голенищева:

— А как же общий договор не использовать огнестрельное оружие?!

«Павлики не относятся к Совету, — пронеслось в моей голове. — Все правильно. Им лишь бы получить свою Книгу. Что для них вопросы этики и чести! Сейчас они дадут несколько залпов, и латохинского войска не станет. Так вот чем объяснялась непобедимость павликов…»

— Молодец Чахов. Соображает… — ответил Голенищев. Голос его был спокоен и чуть насмешлив. — Вы присмотритесь, Алексей Владимирович. Это не «мосинки». Разве что штыки настоящие.

Павликовская «винтовка» оказалась подобием костыля — возможно, это и был изначально костыль, только уже со штыком и массивным прикладом, подбитым металлом.

— Мне говорили, — продолжал Голенищев, — в Новосибирске они каппелевцев изображали. Психическая атака. В смысле — в штыковую шли…

— Ну, понятно, — сказал кто-то из колонтайцев. — Пуля дура, штык молодец.

Павлики, как по команде, остановились. Нас разделяло не больше сотни шагов.

— Марат Андреевич, — зашептал я Дежневу. — А что сейчас? Ведь секундантов-то нет… Правила кто в таких случаях устанавливает? Следит за всем…

— Да никто. Сами воюющие стороны. Вот, Латохин с ребятами уже пошел… Сейчас будут решать, как проводить бой. Павлики ведь тоже понимают, что у них преимущество не особо велико, да и устали они… Может, предложат им денежный выкуп или какой-нибудь иной компромисс, Латохин недаром столько народу созвал. Это чтобы павлики поостыли и задумались… Не хочу загадывать, но у меня, Алексей, очень хорошее предчувствие… — Марат Андреевич ободряюще улыбнулся.

Одна за другой катились тревожные минуты. Мы стояли, вытянув шеи, и смотрели на пятерку колонтайцев и группу павликов, обсуждающих нашу дальнейшую судьбу.

Прозвучала моя фамилия, потом вологодского Голенищева. Тот раздвинул спины колонтайцев и двинулся на зов, прямо сквозь строй. Я подумал, что ослышался, но по рядам снова передали: «Вязинцева…».

— Ну и зачем им Алексей понадобился? — ворчливо осведомилась Таня.

— Сейчас узнаем… — сказал Оглоблин. — Не нравится мне это.

Я увидел, что Кислинг, Акимушкин и Цофин оставили свои отряды и направились к месту переговоров. За библиотекарями шел Веретенов. Поравнявшись с нами, он подтвердил:

— Товарища Вязинцева Латохин просит…

— Куда? — насторожилась Таня. — Передайте, что Вязинцев не пойдет… Не ходите, Алексей!

— Товарищ Веретенов, — сказал Марат Андреевич, — давайте я вместо него…

— Я не понимаю… — растерялся тот. — Просили-то Вязинцева… Он же библиотекарь!

— И не надо вам ничего понимать! — резко сказала Таня. — Сами идите к своему Латохину…

Колонтайцы с удивлением смотрели на нас.

— Ребята, вы чего? — тихо спросил я. — Нашли проблему. Наверняка, очередная формальность…

— А если нет? — засомневался Оглоблин. — Не идите. Пусть Латохин своей жизнью рискует, а не вашей. Мы так не договаривались…

— Я не пущу вас! — Таня намертво вцепилась в мой рукав. — Марат Андреевич! Ну скажите ему! — со слезами в голосе произнесла она.

Мне было ужасно неловко, тем более, что я уже успел засветиться как паникер.

— Марат Андреевич, пожалуйста, успокойте товарища Мирошникову, — я поправил освобожденный рукав и бросился догонять Веретенова.

Павлики ждали решения Латохина. Выглядели они одинаково, но я предположил, что их главный — Семен Чахов — посередине группы. Этот человек был безоружен, но держал в руках большой клубок склизких окровавленных потрохов. Бронзовые мухи неподвижными искрами облепили блесткое кишечное мясо.

У остальных переговорщиков с шей спускались перевязи, в которых, точно младенцы в люльках, покоились загипсованные предплечья. Видимо, это был актюбинский шик, типа рук в карманах. Белые мотоциклетные каски на головах украшала искусная аппликация бинтов.

Чахов разбирался в оформительском деле. Даже оружие его свиты было по-театральному ярким и запоминающимся. Особо впечатляли кистени — на грубой стальной проволоке щербатые, как метеориты, бетонные клубни, полные битого стекла — и вилы с навозной накипью на зубцах и нарочито обломанным черенком. Во всем чувствовалась рука художника. Оружие, как и сами павлики, вызывало гадливость.