Почему это хорошо? Чем может быть хорошо, что она не писательница, а просто никто? Но — проехали. Призналась, сбросила маску. Исповедалась.
А вот о паспортах они вчера напрочь забыли. Нормальный сознательный человек прежде всего шел бы в милицию заявить об ограблении и потере документов. Но не Амалия. Вчера ей вообще было наплевать на удостоверения личности.
Ей захотелось сообщить об утреннем сюрпризе своей удивительной новой подруге, но у нее все еще не было мобильного. Бумажка с записанным от руки Женькиным номером лежала на кухонном столе. Амалия внимательно прошлась взглядом по цифрам и осознала, что заканчивается номер на «911» — телефон службы спасения в США.
— Ничего себе! — прошептала она.
Не сказать, что со вчерашнего дня у нее прибавилось оптимизма и появились новые мотивы жить дальше, но… По крайней мере одному человеку в этом мире она уже была небезразлична.
«Что ж, неделю так неделю! Собственно, собиралась же я еще сколько-нибудь прожить в Греции… Что-то еще осталось на моем счете в банке. И на это можно какое-то время скромно существовать здесь. Если не скромно — то меньше. Какая разница, сколько существовать, когда не знаешь зачем? Что ж… пусть будет неделя, раз пообещала. Соберусь с силами и… буду жить, как до этого. Поиграю в игру, будто я все еще готовлюсь к поездке. А потом поеду… корабликом туда-сюда по Днепру. — Женщина невесело улыбнулась. — Собственно, разве важно, куда именно ехать, если в один конец?»
36
Искусные руки мастера кружили над ее головой, щелкали ножницы, поскрипывали под ними волосы, хотя сначала на вопрос «Что будем делать?» Амалия только пожала плечами. Но Женька, которая подвела ее к мастерице и усадила в кресло, отреагировала мгновенно:
— Ирочка, нам что-нибудь такое… Для настроения! — И девушка сделала над головой неопределенный, но энергичный жест.
— А! Кураж? — закивала мастерица. — Запросто!
— Courage?[18]— удивленно переспросила Амалия, понимая первичное значение этого слова.
— Ну да! Так, чтобы «грудь колесом, море по колено и все мужики наши»! — засмеялась стройная, но грудастая мастерица. — Щас сделаем!
— Ну, все — это много, Ирочка, нам достаточно двух-трех! — подмигнула Женька, а «модель» несколько встревожилась от такого энтузиазма, но мысленно «махнула рукой» и расслабилась.
Она не разглядывала эту скромную маленькую парикмахерскую спального района, весьма отличавшуюся от тех, к которым привыкла за последние годы, не наблюдала в зеркало за процессом своего перевоплощения, не смотрела, как падали на пол отрезанные частицы ее… Мысли ворочались в голове, как в киселе, но вдруг от соседнего кресла до нее долетели обрывки разговора:
— Ну, как там, Тань, в Крыму? Уже, наверное, совсем лето?
— Да, уже давно тепло, хоть и не жарко, как летом. Ты же знаешь, это для меня единственная возможность побыть среди людей, немного изменить свою жизнь, хотя бы вырваться из дому, я там чуманею…
— Понимаю, трудно тебе, и как ты выдерживаешь?…
— А что делать? Что делать?! Уже семь лет… Сначала я ревела и ревела в отчаянии, думала, не хватит моих сил, но кто, если не я?
Амалия прислушалась и поискала в зеркале тех, кто разговаривал у нее за спиной, но мастерица ходила за ее головой и закрывала собой в отражении зеркала то, что было за спиной.
— Тань, ты держись, говорят, Господь выше человеческих сил испытаний не посылает… Ты и так какая молодец, видишь, все-таки есть результат — он же развивается, не брошен на произвол судьбы, передвигается уже, хоть и с твоей помощью, и все понимает…
— Да, он умный, знаешь, мы его в школу возим раз в неделю, там с ним занимаются, и дважды в неделю к нам приходит учительница, ему нравится. В школе других детишек видит, вчера хвастался им новыми часами, полученными на день рождения.
— Часы? Ух ты, какой прогресс!
— А то! Он уже буквы хорошо знает, пробует читать, считает. У нас тоже есть свои маленькие радости. И логопед там с ним работает. Плюс психолог, специализирующийся на таких детках, но это больше для меня, чтоб я понимала, как мне с ним обращаться в каких ситуациях, как стимулировать к самостоятельным движениям, потому что так трудно бывает… Особенно здесь, в большом городе, где все бегут, потому что они здоровы, а такие вот — попрятались по квартирам и не высовываются, и кажется, что их вовсе нет, и нет проблемы. Я когда гуляю с ним там, в курортном городке, где специализированные санатории, люди реагируют адекватно, там таких много, никто не прячется. Там легче. А здесь — вытаращат глаза, разинут рты и выкручивают шею, оглядываются: что ж это такое движется?! Какие-то дикие люди… Но он ничем не отличается от других, здоровых! Ему хочется играть в футбол, как всем мальчишкам, иметь крутой трек с машинками… Он ЧЕЛОВЕК, только движется не так хорошо и говорит не так быстро и многословно… Надо только захотеть увидеть и понять. Но проще не видеть. Поэтому так трудно бывает, так горько… Будто весь мир отвернулся.
— Понимаю, Танюха, это горе… Кто мог подумать… Но все-таки он с интеллектом, не так, как бывает… Правда, может, это еще страшнее — осознавать, к чему-то стремиться и быть настолько скованным в движениях, в разговоре, — вздохнула мастерица и включила фен.
Некоторое время Амалия снова слышала только щелканье ножниц вокруг ее головы и жужжание фена где-то позади, но напрягала слух, чтобы уловить обрывки разговора, который вели между собою две женщины.
— Да, в Крыму ему легче и лучше, все-таки специализированный клинический санаторий, они знают, что и как надо делать, но я сама там никогда не справилась бы — то на коляске мы, то на процедуры… Представь, даже когда на грязи идем, его же потом надо обмыть — он весь скользкий, тяжелый уже, я держу, а мама смывает душем.
— Да, это хорошо, хоть помощь тебе. А почему муж не поехал с вами?
— Ой, что ты… Кто-то же должен и деньги зарабатывать! Ты представить себе не можешь, сколько все это стоит! И лекарства, и массаж, и специально разработанные для таких деток стулья, стойки, коляски с фиксацией тела в правильном положении! Развивающие игры, тренажеры… Путевка, билеты, в конце концов… Без денег вообще не знаю, что бы делали, не представляю, хоть пропадай! Но… Но даже не в этом дело. Просто морально невыносимо! От осознания того, что ребенок твой стал таким из-за врачебной халатности… Но самое страшное, что в нашей стране тебя просто не существует, если ты не такой, как все. Ты прозрачен! Никому до тебя нет дела. Ведь все те функционеры в кабинетах здоровы! Они просто не могут представить день, неделю, год моей борьбы за каждую каплю его прогресса! Два года приучали к горшку. Потом еще два — к унитазу. Этот постоянный мышечный тонус, постоянный крик от рождения! На руках и на руках — днями, ночами, годами… И радость от малейшего успеха… И отчаяние от неприспособленности общества к существованию этих детей рядом со здоровыми, этих людей, которых легче не замечать… Каждая семья, где такое горе, выживает, как может. Насколько хватает сил и средств. Некоторые рушатся…
