Но он не мог позволить себе предаться скорби и бездействовать. Зачем гадать, кто художник? Наверняка христианин. Ибо какой еврей смог бы научиться такому искусству или умению столь совершенно писать текст?
Над историями, какими бы интригующими они ни были, задумываться не стал. Вместо этого поставил себя на место Доменико Висторини, стал охотником, яростно преследующим малейший намек на ересь. Ум должен исполниться подозрительности и даже враждебности. Арийе надеялся, что Висторини, как ученый, оценит красоту и древность книги. Но Висторини-цензор сжег так много красивых книг!
Итак, Арийе перелистал страницы с иллюстрациями, пока не дошел до первых страниц еврейского текста. «Это хлеб скорби…» — начал читать знакомую историю Пасхи так, словно увидел ее впервые.
Висторини поднес стакан к губам. Неплохое вино принес ему еврей. Он не помнил, пил ли когда-нибудь кошерное вино. Сделал еще один глоток. Очень даже неплохое.
Не успел он поставить стакан, как еврей достал мех с вином и снова наполнил ему стакан. Висторини с удовольствием отметил, что мех был очень большой, а стакан еврея был почти не тронут. Красное вино светилось в лучах заходившего солнца. Благоразумнее будет покончить с делами. Если он скажет это, еврей уйдет и, скорее всего, унесет с собой вино.
— Эта книга… У вас в Гетто, наверное, много таких припрятано?
— Нет, мне таких видеть не доводилось. Думаю, в общине сефардов осталось их совсем немного.
— А чья это книга?
Арийе ожидал этот вопрос и боялся его. Он не мог выдать донну де Серена.
— Моя, — солгал он.
Арийе надеялся воспользоваться видимостью своей дружбы со священником.
— Твоя? — скептически вскинул брови священник.
— Я купил ее у купца, который приехал сюда из Апулии.
Священник хохотнул:
— Ха! И это ты, человек, который постоянно кричит о своей бедности? Ты смог купить такую роскошную книгу?
Арийе лихорадочно соображал. Он мог сказать, что получил ее за услугу, но это выглядело бы неправдоподобно. Какую услугу мог он оказать, которая равнялась бы такому сокровищу? Поскольку он всегда помнил о своем грехе, то и высказал то, что первое пришло на ум:
— Я выиграл ее у него в азартной игре.
— Странная ставка! Иуда, ты меня удивляешь. Что за игра?
Раввин покраснел. Разговор растравлял его раны.
— Шахматы.
— Шахматы? Их нельзя назвать азартной игрой.
— Дело в том, что купец слишком высоко ставил свое умение играть. Вот и сделал ставку на книгу. Так что в этом случае можно сказать, что игра была азартной.
Священник снова рассмеялся, в этот раз искренно.
— Слова… Я и забыл, что ты за словом в карман не полезешь.
Он сделал еще один большой глоток вина и почувствовал расположение к раввину. Что его в прошлый раз так в нем раздражило? Он не мог припомнить. Жаль, что ему придется разочаровать человека.
— Что ж, я рад, что тебе тогда повезло. Но то, что легко приходит, так же легко и уходит.
Арийе выпрямился на стуле.
— Не может быть, чтобы вы… Неужели вы хотите сказать, что не пропустите эту книгу?
Священник перегнулся через стол и положил руку на плечо Арийе. Это было на него не похоже — по своей воле прикасаться к еврею.
— Я сожалею, но да, именно это я и имею в виду.
— Но по какой причине? Я прочел все до единого слова. Все псалмы, каждую молитву, каждую песню. Здесь нет ничего, ни одного слова, которые бы противоречили «Индексу».
— Ты прав. Ничего такого в тексте нет.
Голос Висторини был тих и спокоен.
— Так почему тогда?
— Я говорю не о тексте. В тексте, как ты и говоришь, против церкви ничего нет.
Он помолчал. Сердце Арийе громко стучало в тишине.
— К великому сожалению, много ереси в иллюстрациях.
Арийе прикрыл глаза рукой. Ему даже и в голову не пришло приглядываться к иллюстрациям. Он был ослеплен ими, но не подумал присмотреться к ним повнимательнее. Он тяжело привалился к резной спинке стула.
— В которой из них? — прошептал он.
— Более чем в одной.
Священник потянулся за манускриптом и задел при этом свой бокал. Арийе рефлексивно выставил вперед руку, чтобы он не упал. Затем, в слабой надежде смягчить священника, схватил мех и наполнил бокал до краев.
— Не нужно далеко ходить, — сказал Висторини, открывая книгу. — Видишь? Здесь. Художник рассказывает историю Исхода. Показывает отделение света от тьмы. Вот резкий контраст белой и черной краски. Очень искусно сделано. Строго и красноречиво. Здесь ереси нет. Следующая. «И Дух Божий носился над водою». Красиво использован золотой лист. Он отражает незримое присутствие Бога. Снова ничего еретического. Но вот следующая, и еще одна, а за ней еще три. Взгляни и скажи, что ты видишь?
Арийе взглянул, и в голове что-то вспыхнуло. Как он мог просмотреть? Земля, на которой Бог создал растения и животных… На каждой иллюстрации она показана в виде шара. С тем, что земля была круглой, а не плоской, соглашалось большинство теологов. Интересно, что художник, живший столетием раньше, когда христиан за такое суждение посылали на костер, придерживался такой точки зрения. Один только этот факт не мог обречь книгу. Иллюстратор, однако, и дальше вторгался на опасную территорию. В правом верхнем углу на трех миниатюрах имелся второй золотой шар. Он явно означал солнце. Его размещение было двусмысленным.
Арийе взглянул на Висторини.
— Вы думаете, что это предполагает гелиоцентрическую ересь?
— Предполагает! Рабби, не хитри. Это — явная поддержка ереси сарацинских астрономов и Коперника, а они указаны в «Индексе», а еще и этот человек из Падуи, Галилей. Его скоро призовут в инквизицию, и он ответит за свои заблуждения.
— Но картинки — никто не станет рассматривать их с такой точки зрения. Шары, концентрические кольца могут посчитать украшением. Если кто-то специально не ищет в них такой смысл, то он ничего и не заметит…
— А я вот ищу.
Висторини осушил бокал, и раввин рассеянно снова его наполнил.
— Из-за этого Галилея церковь вынуждена снова публично заговорить о ереси.
— Дом Висторини, прошу вас. За все добро, которое я сделал вам в прошлом, за долгие годы, что мы знаем друг друга. Прошу вас, пощадите эту книгу. Я знаю, вы ученый человек, человек, почитающий красоту. Вы же видите, как красива эта книга…
— Тем больше причин сжечь ее. Ее красота когда-нибудь соблазнит неразумного христианина, и он доброжелательно отнесется к вашей предосудительной вере.
Настроение у Висторини улучшилось. Он наслаждался разговором. Раввин был в полной его власти. Голос еврея, его медоточивый голос дрожал. Висторини ни разу еще не видел, чтобы тот так страстно защищал книгу. И ему пришло в голову продлить удовольствие. Он поднял пустой бокал к окну, якобы любуясь красивым изгибом сосуда.
