«ЗАРЯДИТЬ ЕГО Я УСПЕЮ. А ЕСЛИ ПОЛЗТИ И ДЕРЖАТЬ ПИСТОЛЕТ В РУКАХ, ТО МОГУ ПОТЕРЯТЬ СОЗНАНИЕ И ВЫРОНИТЬ ЕГО. Через года…» Я встал на четвереньки и начал пробираться по снегу и редкому камышу. Изпод повязки из правой глазницы продолжала течь кровь. Я инстинктивно задрал голову как можно выше назад и медленно, метр за метром, полз к своим. Между носом, бинтом и кожей правой щеки образовалась пленка из подсохшей крови. Некоторое время по лицу ничего не текло, я даже понадеялся на то, что эта пленка запечется еще больше и остановит кровотечение. Я старался двигаться осторожно, но вдруг пленка прорвалась, и кровь маленьким потоком ринулась вниз, заливая усы, губы и подбородок. Противная тоненькая струйка стекла даже по шее под воротник. Я медленно обтер рукой лицо и постарался сплюнуть тягучую соленую слюну…
Пришлось опять вытирать подбородок…
«Да… Видел бы кто меня сейчас… Ползу на карачках… И с высоко задранной головой… Через года слышу… А кровь-то течет…» Послышался чей-то чужой голос, который мысленно меня спрашивал: «Что, жить-то хочется?» — «Да. Хочу», — как-то просто и тупо подумал я в ответ и потерял сознание. Я пришел в чувство от того, что лицом я лежал на мокром и рыхлом снегу, который мерзким холодом обжигал кожу. Моя правая рука была вытянута вперед, а левая согнута в локте и подобрана подо мной. Правая нога тоже была вытянута назад, а другая согнута в колене и подана вперед. Мне это положение что-то напомнило, но я так и не вспомнил, что именно.
«Надо вперед. Надо ползти», — и я опять двинулся вперед. Несколько раз я терял сознание, затем это сознание возвращалось ко мне, и я продолжал ползти и ползти, насколько позволяла навалившаяся слабость и усталость. Раны на голове ныли тупой болью. Между повязкой и кожей вновь появлялась засыхающая корка, но кровь постепенно заполняла правую глазницу и остальное пространство, пленка прорывалась и кровь сразу заливала лицо тепло и неприятно. Ползти теперь приходилось уже по-пластунски, отчего вся одежда насквозь промокла. На мне было одето лишь летнее обмундирование и теплое нижнее белье. От холода тело била крупная дрожь.
«ВОТ ВЫЙДУ К СВОИМ — ТАМ И СОГРЕЮСЬ. ГЛАВНОЕ — НЕ ПОПАСТЬ К БОЕВИКАМ. Через года слышу… БЛЯ, КАК ОНА МЕНЯ ЗАБАЛА».
Очнулся я внезапно от каких-то подозрительных звуков. Стрельба вокруг начала ослабевать, но опасность донеслась спереди слева. Там отчетливо хрустел снег под чьими-то осторожными шагами. Вот человек остановился. Стало тихо. Затем я услыхал, как он негромко и гортанно сказал: «Аллах акбар», и сразу же громыхнул выстрел из гранатомета. Где-то надо мной послышалось негромкое и быстрое шипение маршевого двигателя, и через секунды противотанковая граната разорвалась сзади справа в пятидесятиста метрах от меня. С места разрыва гранаты сразу ударило три-четыре автомата и с шипением взлетело несколько осветительных ракет. Со стороны гранатометчика тоже открыли стрельбу короткими очередями несколько автоматов.
«НОРМАЛЬНО. ЧУТЬ БЫЛО НЕ ПОПАЛ К ДУХАМ. НЕТ, МНЕ К ВАМ НЕ НУЖНО. ХОЧУ К СВОИМ. А НАШИ ТАМ, ГДЕ БЫЛ РАЗРЫВ ГРАНАТЫ, И ШИПЕЛИ РАКЕТЫ. НАДО ПОВОРАЧИВАТЬ».
Я находился приблизительно на одинаковом расстоянии как от чеченцев, так и от наших солдат. Стрелять мне, с выбитыми глазами, да еще ночью и из бесшумного пистолета, по радуевскому гранатометчику не захотелось. «Мало тебе досталось?..
Еще хочешь?» — в сознании всплыла ехидная мысль…
«Так, как бы мне сориентироваться… Если вытянуть руки-ноги, слегка раздвинуть их, то духи будут там, куда показывает левая рука, а наши стреляют со стороны правой ноги… Понятно… А теперь осторожно так, на пузе повернемся, чтобы никто не заметил…» И я осторожно на животе развернулся головой к нашим автоматчикам. Ползти теперь приходилось еще осторожнее и медленнее. Услыхав впереди шипение взлетающих осветительных ракет, я останавливался, закрывал голову руками и выжидал, пока ракеты не погаснут. Хоть мне и не было видно их света, но наши ракеты горят минуту-другую, и я старался замереть, отсчитывая приблизительный интервал между запуском и падением ракеты. Легче всего было с СХТэшками, которые при горении издают особый свист, но их запустили лишь одну-две штуки.
Я знал, как наши солдаты и офицеры любят при свете ракет пострелять по всему, что движется и подозрительно выглядит. А сейчас меня могут запросто принять за боевика-камикадзе и выпустить сотни две пуль калибра 5,45, или 7,62, или 9 и так далее миллиметров.
«НУ, НЕ ХВАТАЛО, ЧТОБЫ ЕЩЕ И НАШИ МЕНЯ ПОДСТРЕЛИЛИ». Опять подводило сознание: то оставляло бренное тело, то возвращалось обратно. Тогда я вновь вслушивался в ночь и полз к шипению ракет. Вокруг то затихала, то усиливалась беспорядочная перестрелка. Нельзя было точно определить, где свои и где чужие. Единственным ориентиром для меня были взлетающие ракеты. У нашей пехоты, даже горной, практически не было ни ночных прицелов, ни ночных биноклей. Зато осветительных ракет — навалом, и это было мне очень даже на руку. Плохо было то, что сильно доставал собачий холод, который пронизывал все тело, кроме ступней. Они были в шерстяных носках и валенках.
Внезапно я уперся руками не в податливые стебли камыша, а в какой-то куст. Я попробовал обползти его справа или слева, но только натыкался на такие-же кусты.
«АГА. ЭТО ТЕ ЗАРОСЛИ МЕЖДУ ЗЛАТОЗУБОВЫМ И ПЕХОТОЙ. А ГДЕ ЖЕ НАШИ? Через года слышу… блин, когда ты заткнешься».
Почему-то мне не получилось догадаться отползти назад из этого тупика, и я продолжал нащупывать руками проход между кустами, пока опять не провалился в пустоту…
Сознание медленно вновь влезло в мое тело, и впереди я услыхал чью-то речь. Кто-то невидимый громким шепотом материл кого-то. Мат был не такой уж отборный, но, главное, произносился без акцента, на чистом русском языке.
«ТАК. ЭТО НАШИ. ТЕПЕРЬ НУЖНО, ЧТОБ ОНИ МЕНЯ С ИСПУГА НЕ ПОДСТРЕЛИЛИ. НАДО ВСТАТЬ И ПОЗВАТЬ НА ПОМОЩЬ».
Я еще полежал немного, выжидая, пока говоривший не отведет душу полностью. Когда наконец-то его шепот затих, я медленно поднялся на ноги, руки сами собой выставились перед лицом, и сквозь стиснутые зубы я позвал:
— ЭЙ, ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ!..
К большой моей радости, я услыхал настороженный голос:
— Ты хто?
Я стал медленно процеживать сквозь челюсти тягучие слова:
— Я-А-А — СТА-А-АРШИЙ ЛЕЙТЕНА-А-АНТ ЗАРИ-ИПОВ.
Сразу же последовал другой вопрос:
— Ты откуда?
— Я СО СПЕЦНА-АЗА.
Впереди никак не унимались:
— Назови первую букву фамилии своего командира батальона!
То ли от холода, то ли от контузии, но у меня никак не получилось вспомнить нужную букву, и я сказал все, что вспомнил о комбате:
— МО-ОЙ КО-ОМА-АН-ДИ-И-ИР БАТАЛЬО-О-ОНА — МА-Й-ОР ПЕ-РЕБЕ-Е-ЕЖКИ-ИН.
Впереди послышалась возня, и все тот же голос соизволил сказать:
— Ну ладно. Иди сюда.
Меня это разрешение почему-то взбеленило:
— ДРАТЬ ВАШУ МА-АТЬ! Я-А НЕ ВИ-ИЖУ. Я-А РАНЕ-Е-ЕН.
