В ногах Ленина стоял Петька со своей собачьей головой. На нем была все та же окровавленная, ободранная сорочка, в которой он проделал свой недолгий путь, что никогда не был и не будет завершен. В руке Петька держал угольный жезл, заканчивавшийся острым крюком. Остекленевшие, собачьи глаза Петьки светились, подобно ледяным фонарикам звезд. Клава поняла, что Петька стал уже богом, только не тем, о котором рассказывал медвянобородый батюшка на уроках в гимназии, а каким-то другим, может быть даже новым.
За головой Ленина, в тени плохо освещенной дальней стены, стоял Комиссар. Удивительно было, что Клава увидела и узнала его.
— Здравствуйте, — тихо сказала она. — Вы дважды спасли мне жизнь.
Я мог бы многое ответить тебе, любимая. Но что были бы тогда мои слова? Может быть, они превратились бы в тени листьев, тонких золотых листьев ивы на воде черного, заколдованного озера. Или они стали бы шепотом звезд, бесконечным, пунктирным скрипом полевых кузнечиков, в котором я слышу что-то, чего не понять, и с каждым пропадающим звуком, с каждым ударом крохотной иголочки я навсегда теряю частицу своей жизни, частицу дыхания, частицу разума, да, мой разум подобно песку сыпется сквозь мои пальцы, и ветер подхватывает его, чтобы не оставить даже формы исчезновения, чтобы мгновенно меня забыть.
Я мог бы многое ответить тебе. Глядя в твои темные, способные жестоко убивать, страдающе терпеть и нежно любить глаза, я мог бы сказать: прости меня, Клавдия. Прости меня за то, что я увидел тебя, потому что, уже увидев, я не мог не полюбить.
Но я молчал. У меня не было голоса, потому что время не было тогда еще временем, и воздух тогда еще не был воздухом. Только я был мной и ты была тобой. Может быть, так было всегда?
Варвара отошла от тебя и стала у Ленина в головах. Вы окружили его, и сила ваша воссоединилась. Вы протянули вперед левые руки, в одно место над спящим лицом Ленина, из ладоней ваших закапала кровь, которая упала на широкий Ленинский лоб, и темный знак загорелся и исчез, войдя в голову умершего вождя.
— И станешь ты камень, — сказала Варвара. — Который не сдвинет никто. И станешь ты камень, запирающий врата тьмы. На веки вечные.
И Петька положил на тело Ленина свой жезл, и до сих пор он лежит там, где его положил Петька. И вы подняли руки, перечеркнув ими собственные лица, чтобы вечность не знала их, и никто не мог разрушить ваше заклятие. Никто тогда еще не знал, что скоро миллионы мальчиков и девочек точно так же поднимут перед своими лицами руки, под пламенем алых знамен, повторяя ваш священный жест, преграждая дорогу любому смертоносному взгляду в свои светлые, радостные глаза. На веки вечные.
Так вас и нарисуют когда-нибудь, высекут на огромной, каменной стене: две девочки, стоящие над саркофагом заколдованного, нетленного света, и мальчик с собачьей головой.
