Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
– Да ну!
– Сам посмотри! – Геннадий продемонстрировал образец старинной орфографии, прижав старомодную буковку ногтем. – Во! И тут тоже…
– Что: еще один «ровесник века»?
– Бог его знает… Нет, скорее всего. Но дедуня, похоже, еще тот. Наверняка сын кого-нибудь из первой волны эмиграции. А может, и самого его мальчишкой вывезли… Так… Девятьсот двадцатый… Восемьдесят пять – возраст самый тот.
– Года два-три добавь. Как его зовут?
– Так… А!.. Майкл Свиг… Свигни… О! Свиньин!
– Что-то фамилия у него того…
– Сам ты «того»! Нормальная дворянская фамилия. Кобылины были, почему бы Свиньиным не быть? Между прочим, Кобылины – дальние родственники Романовых. Ну тех, которые…
– Я в курсе. Читай дальше.
– Яволь! Так… «…не мыслю возможным…»
– Читал уже.
– Да? Ну да… «Архив, собранный „Американским Обществом Белой Армии“ далек от совершенства, но Ваш покорный слуга…» Гляди, как заворачивает!
– Читай давай.
– «Но Ваш покорный слуга провел тщательный поиск и обнаружил трех Георгиев Сотниковых».
– Ого!
– «Сотников Георгий Михайлович, родившийся 1886 года октября 18-го дня…»
– Пропускай.
– Второй тоже не наш – Георгий Владимирович, но еще старше – 1874-го. И кавалерии полковник к тому же. Сомневаюсь, чтобы наш Классик сумел такую карьеру сделать в восемнадцать лет.
– Тоже пропускай.
– А вот третий походит: Сотников Георгий Владимирович, год рождения не указан, но по званию подходит – поручик.
– Тоже крутовато для восемнадцатилетнего-то.
– Так ему на момент гибели уже двадцатый шел…
– Как гибели?
– А вот так: «Пал в марте 1920 года в бою под станицей Курбатовской».
Александр выдернул бумагу из лап архивариуса и неторопливо прочел сверху до низу, сосредоточенно шевеля губами.
– Да. Точно. Но ни о чем не говорит. Наш-то ведь тоже был ранен. Красные тогда наступали, свои Сотникова могли посчитать убитым, а его после боя подобрали и…
– И поставили к стенке.
– Ну, ты уж совсем-то людоедами красных не выставляй… Пацану девятнадцать было, могли и пожалеть. Опять же местные жители могли подобрать и спрятать. На Дону тогда сочувствовали белым.
– Он, не он – все равно нам это мало что дает…
5
«…Еще более это ощущение усилилось, когда я пришел домой, в квартиру дядюшки.
Пришел пешком, потому что извозчика в том революционном Петрограде было найти невозможно. Да и не было ни копейки у меня в карманах.
Дядюшкина семья встретила меня так, как встретили бы покойника, явись он внезапно с того света. Нет, мне были рады, но радость эта была сродни той, которая бывает, когда на пепелище дотла сгоревшего дома случайно обнаруживаешь дорогую сердцу вещицу…
А дом полыхал вовсю.
Я имею в виду не какой-то отдельный дом, хотя пожары в то лихое время не были редкостью. Пылала, разваливалась на куски вся устоявшаяся, привычная жизнь. И скажу тебе, Владик, что особенной радости от того, что сбываются все мои бредовые фантазии, некогда в юношеском порыве выплеснутые на бумагу, я не испытывал. Одно дело, когда с сердечным замиранием описываешь ужасы в стиле Эдгара По, сидя в уютном кресле, подле потрескивающего камина, зная, что ничего из этого на самом деле не будет и быть не может, и совсем другое – видеть мрачных монстров, вызванных твоим прихотливым воображением из глубин подсознания, воочию…
К глубочайшему моему сожалению, тогда я еще не понимал всего и считал происходящее чудовищным, нелепейшим совпадением…
В конце концов, жизнь в объятом тягостным страхом городе стала невыносимой, и, когда в один прекрасный день появился мой старый гимназический приятель Валерка Котуновский и прямо в лоб предложил немедленно бежать на Дон к Корнилову[12], я согласился мгновенно.
Не буду описывать тебе все перипетии нашего долгого путешествия, все ужасы и лишения… Все это ты не раз и не два читал в книгах других авторов. Скажу только, что оба мы вступили в Добровольческую Армию и труса не праздновали. Отбросив скромность, добавлю, что дослужился я до чина поручика и, возможно, пошел бы дальше, в конце концов, либо сложив где-нибудь голову, либо – разделив судьбу тысяч своих соратников и оказавшись на чужбине… Но судьба-злодейка рассудила по-своему, и в одной из лихих атак ранней весной двадцатого года подо мной разрывом снаряда убило лошадь, а самого тяжело контузило.
Слава богу, подобрали меня бесчувственного не красные, за которыми тогда осталась та деревенька, название которой я за давностью лет запамятовал (боюсь, что пользовали бы они меня исключительно свинцовыми пилюлями), а простая русская баба. И, что особенно важно, для которой цвет и форма кокарды, а также – есть на плечах погоны или их нет вообще, значило так же мало, как фазы Юпитера. Она кормила меня, лечила по мере сил и прятала на сеновале, пока проклятое селение многократно переходило из рук в руки. Дело в том, что кроме белых и красных действовала и иная сила – всякие „повстанческие армии“, сплошь состоявшие из бандюг и мародеров всех мастей. Причем все три силы увлеченно истребляли друг друга…
Оправился я лишь в середине лета. Фронт за время моей болезни откатился далеко к югу, и догонять своих стало бессмысленно. Тем более, поварившись два года в котле той страшной войны, я разуверился и в Белой Гвардии, поначалу казавшейся мне легионом новых витязей, призванных очистить многострадальную русскую землю от скверны. Насмотрелся я, понимаешь, на сожженные дотла деревни, и на десятки повешенных, и на зверства озверевших „освободителей“ над захваченными в плен противниками… Красных я обелять (прости за невольный каламбур) не хочу: там тоже хватало крови и зверств, но… Я просто-напросто устал. Мне ведь тогда было всего двадцать лет…
Поэтому, вместо того чтобы пробираться на юг, к своим, я, выправив в ближайшем городке липовые документы, подался в Москву. Спросишь, почему не в Петроград? Отвечу. В оскверненный большевиками родной город мне показываться не хотелось, да и единственных моих родных людей, как я узнал окольными путями, давным-давно не было в живых. К тому же там меня мог кто-нибудь узнать, а в те горячие деньки ставили к стенке и за меньшие проступки, чем служба в Белой Армии.
Честное слово, хотелось бы написать здесь, что я занялся каким-нибудь почтенным делом, например, поступил на завод, как сказано в моей парадной биографии, но исповедь есть исповедь…
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
