Смысл его слов не сразу дошел до смятенного разума Мишеля. В последний раз проведя рукой по рыжим волосам — единственному, что напоминало о прежней Магдалене, — он медленно поднялся и прошептал:
— Она хотела, чтобы ее похоронили вместе с детьми… Нашими детьми.
— Я сделаю все, чтобы их найти. Иди домой.
Мишель, как во сне, побрел к центру города. У него было такое чувство, что оторвался кусок его плоти, его жизни, его надежд. В глубине души он сознавал, что чувство это было ему внове. Он оплакивал мертвых детей, которых вовсе не любил живыми, связывая их появление на свет с бесчестным поведением жены. В его сознании зашевелилась недобрая мысль: а ведь и Магдалена могла относиться к нему точно так же. Он любил ее по-своему, но считал причиной всех своих бед. И разве не он прогнал ее? Он сжалился над ней в смертный час, но жалость была только для вида. Нет, он сделал все правильно. Ее упрямое неповиновение выходило за рамки всех приличий. Не говоря уже о том, что она шпионила за ним.
Однако, как он ни старался, ему не удавалось повернуть мысли в этом направлении. Узы религии и обычаев вдруг ослабли. Он молил Бога, чтобы тот дал ему силы избавиться от слез и страданий. Но слезы так и катились по щекам. Может, это яркое полуденное солнце било в глаза… Это неприлично, уговаривал он себя. И вдруг понял: в его борьбу за собственную респектабельность все еще вмешивалась посторонняя злая сила.
Эта сила имела ненавистное имя: Молинас! И с этой минуты Мишель уже не мог думать ни о чем другом. Это Молинас вторгся в его жизнь, искушал Магдалену, заставлял его совершать нелепые поступки. Он должен понести кару, и нечего ждать вердикта ни церковного, ни светского правосудия. Испанец все равно вывернется. Как тогда, в лазарете, он испытал огромное облегчение от возможности назвать по имени козла отпущения, отмести все сомнения, разрешить противоречия. Поэтому, хотя в душе и звучали отголоски угрызений совести, плакать Мишель перестал.
Добравшись до центра города, он направился к ратуше, надеясь застать там толпу, требующую казнить иностранца. Он бы сам повел горожан к подвалу, где сидела пойманная крыса. Однако обилие похоронных повозок быстро заставило людей сообразить, что собираться в толпы небезопасно. Площадь была пуста, и в ратуше, похоже, тоже никого не было. Может, бальи вслед за аристократами отправился в загородный замок? И гвардейцы все куда-то подевались…
Мишель понял, что выбора нет и ему придется защищать свою честь в одиночку. И никто не осмелится его в этом винить. Он побрел среди домиков из серого камня с разрушенными стенами, перешагивая через валяющуюся на мостовой домашнюю утварь. Наконец ему попалась на глаза нужная вещь: кинжал ландскнехта, cinquedea,[30]как его называли, потому что у основания он был шириной в пять пальцев. Должно быть, это редкое оружие завез в Аген какой-нибудь разбойник или вернувшийся солдат.
Он поднял кинжал и спрятал его за жилет. Не успел он оправить платье, как ему пришлось вжаться в стену: мимо пролетела запряженная четверкой лошадей черная карета, подпрыгивая на валявшихся повсюду вещах. Вероятно, какой-то запоздавший аристократ спешил прочь из города. Оторвавшись от стены, Мишель поправил складки на рубашке, чтобы кинжал не торчал наружу, и направился к кабачку, подвал которого служил арестантской камерой.
Подойдя, он увидел, что какой-то распаренный от жары солдат запирает двери на замок.
— Подождите! — закричал Мишель. — Мне надо повидаться с заключенным!
— С каким еще заключенным?
— С испанцем, которого заперли в подвале.
Солдат — тощий молодой парень — снял с головы раскаленный шлем.
— Поздно пришли. Его увезли отсюда.
— Увезли? Кто увез?
— Ни больше, ни меньше, как сам кардинал делла Ровере, которого в Агене давненько не видели. Кажись, явился по поручению инквизиции Тулузы. Да его карета должна была попасться вам навстречу: черная, без опознавательных знаков.
У Мишеля перехватило дыхание.
— А вы не знаете, где наместник? Мне очень срочно надо с ним поговорить.
— Он сидел в карете с кардиналом и заключенным. — Солдат ухмыльнулся, обнажив гнилые, наполовину выбитые зубы. — Если вы одна из жертв испанца, успокойтесь. Его так отделали, что смотреть жалко. Кровь так и капала, пока его тащили в карету. И потом, инквизиция не жалует тех, кто попал к ней в лапы. Не хотел бы я оказаться на месте этого иностранца.
Ничего не ответив, Мишель повернулся и пошел прочь. Некоторое время спустя он выбросил кинжал в пыль сухой сточной канавы, спугнув сонное гнездо скорпионов.
Потеря личного козла отпущения произвела действие, которого он опасался. В памяти всплыл образ умирающей Магдалены, ее глаза, влажные, бесконечно далекие.
И он почувствовал неодолимую потребность в дозе пилозеллы.
ПЯТЫЙ ИНКВИЗИТОР
Молодой доминиканец оставил Диего Доминго Молинаса под аркадой монастыря Сан-Томмазо, кишевшего фамильи, и удалился. Ждать пришлось недолго.
— Главный прокурор сейчас вас примет, — объявил священник. — Постарайтесь не занять слишком много времени.
— Но я должен видеть Великого инквизитора! — запротестовал Молинас. — Я подчиняюсь только ему!
Доминиканец приподнял бровь.
— Вы, должно быть, давно не были в Испании?
— Да, года два.
— И когда вы в последний раз виделись с Его Святейшеством кардиналом Манрике?
— Лет пять тому назад.
— С тех пор многое изменилось. — Монах указал на распахнутую дверь, украшенную по бокам гербами правящего дома. — Не угодно ли следовать за мной?
Они вошли в просторный зал со стрельчатыми сводами, когда-то служивший трапезной. Теперь он был заставлен длинными столами с кипами бумаг. Человек двадцать писцов скрипели гусиными перьями, переписывая протоколы и мандаты, и тут же запечатывали их вместе с предписаниями для рассылки во все районы Европы и Америки. Два нотариуса, расположившись на возвышении, заверяли работу писцов и разъясняли им непонятные места.
В запутанных лабиринтах основанного самим Торквемадой монастыря Сан-Томмазо, снабженного тремя внутренними двориками, размещался один из самых мощных бюрократических центров Европы. В том была и заслуга Альфонсо Манрике, формально кардинала Севильи, а реально Пятого Великого инквизитора и ангела-хранителя Супремы. С 1523 года, приняв эту должность, он удерживал сложную структуру испанской инквизиции, включая и заморские ее филиалы, в состоянии устойчивого равновесия, своевременно предупреждая все кризисы, которые угрожали ее существованию. Теперь, в 1538 году, инквизиция благодаря своей необычайной разветвленности составляла конкуренцию короне. Она опиралась на тысячи агентов, верность которых подтверждали свидетельства о чистоте крови, и имела глаза и уши во всех сферах повседневной жизни Испании, включая и преступное сообщество, именуемое Притонным братством (Hermandad de la Garduna).
