Книга Голыми глазами - Алексей Алехин

Свадьбу играли в соседнем от Родников, километра четыре по тракту, Жихареве.

Женился младший брат Николай. И хотя по причине невесты, начавшей уже приметно толстеть, женился неурочно, гулять отправились всей родней. Борис едва дотерпел, пока жена навертится перед трюмо в своем купленном бордовом платье с бусиками – в кузов забирались уж после всех.

Правда ли какая мышь пробежала, не то со знаменитой жихаревской самогонки, о которой дед Ефим говорил, что она «и вином не пахнет, а хватишь – до пяток достает», – только на шестом часу свадьбы Борька насмерть приревновал жену. И не к кому – к своему же двоюродному братану Славке, который хотя и верно, что тридцать уж, а все не женится, но кобелирует исключительно на стороне, в рейсах, поскольку шофер.

Борька танцевать не умел, и когда Славка принялся в четвертый, в пятый ли раз его жену крутить, то перелез через табурет из-за стола, хлопнул дверью, никем, впрочем, в толкотне не замеченный, и вышел на крыльцо.

Луна светила сверху на облака, сплошняком волнистые, как каракуль на генеральском воротнике, и под этим невидимо чем освещенным, будто потолок в городском кино, спокойным небом были видны растрепанные жихаревские огороды и чернели баньки вдоль ручья. Борька глотнул пошире крепкого августовского воздуха, от которого слегка качнуло в голове, и затосковал. А тут еще пластинка в избе кончилась, все разом загомонили, и среди других распознался звонкий, со смешком голосок жены, будто и не выходил он, Борька, хлопнув дверью, да верно и не приметила. И вконец раздосадованный Борька шагнул со ступенек на двор, прошел в отворенную калитку с повисшим на ней вниз головою свадебным белым цветком, мимо темного грузовика, пахнувшего бензином в проулке, и пошагал домой.

Он шел по разбитому каменистому тракту, вдоль которого облепиховые кусты даже в разлитом водянистом свете казались ржавыми от ягоды, и с каждым шагом ему становилось все горячей и как-то непоправимей в груди.

Перед невидящими Борькиными глазами все текла минувшая для него теперь свадьба. Маячил Славка, коренастый и уверенный, в белой рубашке с распахнутым воротом под никогда не снимаемой летчицкой кожанкой, выменянной еще в армейскую службу. И жена, любимо чернявая, закрасневшаяся, с блестящими глазами, в чертовом своем платьице, хотя и глухом, но будто выставлявшем напоказ все ее попки-грудки, они и правда у нее как нарочно вылепленные, даром что небольшие. Тут выплыло еще, как во время танца из прически у нее вывалилась на щеку блестящая темная прядь, и она, дунув скошенной нижней губкой, отогнала ее и глянула в лицо кружившему ее Славке, и засмеялась, – Борька даже зубами скрипнул, вспомнив. И так он шел, казалось, трезвея, и вынимал из памяти, как из сумки на стол, все новые игрушки, точно гвозди себе в грудь заколачивал.

Придя домой, Борька света зажигать не стал, а взял из шкафчика прибереженную на похмелку бутыль, налил в стакан и выпил прямо так, только передернулся. Потом сел у стола и принялся ждать, развлекая себя все теми же мыслями.

Рыкнула в соседней улице, где живет родня, и стала машина. Громыхнул деревянный борт. Выломились из тишины и смолкли голоса.

Через немного времени стукнула калитка, собака, шевельнув цепью, промолчала, и Борька услышал, как торопливые шаги жены протукали по крылечку. На ходу скинув туфли в коридорчике, она распахнула дверь, щелкнула выключателем и, увидав сидящего мужа, остановилась перед тем, как ступить на чистое. Босиком она казалась еще меньше ростом, и Борькино сердце плеснуло горячим при виде ее маленькой твердой фигуры в блескучем платье. Жена улыбнулась, но как бы дрогнув на губах, а в глазах ее Борька ухватил промелькнувшую птичку испуга. «Все», – решил он.

– Ну, вот и пришла, – выговорил он, улыбаясь как можно шире, и поднялся навстречу. Жена кивнула молча, не отводя глаз, и он остановился, глотнул. – Дай поцелую, – и заставил себя улыбнуться еще.

Вроде и не заметив этой разинутой улыбки, точно поняв по-своему, жена только шепнула что-то и подалась к нему, уже без испуга, как в теплую воду входя. Все поплыло, и они долго плыли так в солоноватом тепле, она – отмякая, он – словно навсегда прощаясь с берегом. Борька и любил, и ненавидел ее, и все, что накрутилось в голове дорогой, точно сделалось теперь правдой.

Жена вскрикнула пронзительно, отшатнулась, зажимая руками рот, и Борька увидел, как алые струйки побежали у нее между пальцами и быстро закапали на пол. Он хотел выплюнуть скользкий соленый комок, но дернулся лицом, глотнул. И выговорил с расстановкой, хрипло:

– Теперь… поулыбаешься…

Как была, босиком, Борькина жена добежала до фельдшерицы. В окне еще горел свет. Фельдшерица Марья Васильевна ахнула, когда, отняв ей силком руки ото рта, увидела на месте верхней губы кровавую арку, из которой по-звериному розовели зубы.

– Да кто ж тебя так!

Обрывок губы был проглочен, и в районе сумели только зашить, так что получилась безобразная, похожая на бордовую гусеницу, складка, не прикрывающая зубов. Прямо с автобуса, с марлевой повязкой под носом, Борькина жена пошла в правление колхоза и потребовала Борьку посадить.

Председатель Андрей Иваныч Крылов, которого все обычно считали тезкой баснописца, пробовал помирить ее с Борькой. Но та уперлась и прямо заявила, что не уйдет, пока не заведут дела. И действительно два дня и две ночи просидела почти безотлучно то в приемной, то на крыльце правления, не отвечая на уговоры председателя и подосланной им бухгалтерши, глядя неподвижно перед собой или плача в ладони. На третий день Андрей Иваныч сдался, вздохнул, и участковый увез Борьку в райцентр. Следом на другое утро уехала и Борькина жена.

Какой там между ними состоялся разговор, неизвестно, но вечером жена воротилась на попутке плачущая и отправилась прямо к председателю. С собой она принесла заявление на отпуск, несмотря что уборочная, для поездки в Ленинград, где, сказали ей, косметический институт. Потом, так и не съездив, туда писала, но то ли адрес неверно вызнала, то ли не дошло – ответа не было. А Борька, по рассказам, когда его вызвал следователь, сразу признался:

– Да ведь оно как вышло-то, товарищ следователь! Заигрался с бабой, в раж вошел, ну и… – и посмотрел ему в глаза.

Следователь, по тем же рассказам, только крякнул. Вызвали жену, и та Борькины слова подтвердила и попросила свое заявление назад, сказав, что писала с обиды. Борьку отпустили. Участковый получил нагоняй от своих начальников, да и сам Андрей Иваныч имел по телефону неприятный с кем-то разговор. Выяснять с Борькиной женой он не стал, но, встретив ее через неделю на улице, остановился и сказал с упреком:

– Что ж ты воду мутишь?.. Все игрушки играете… – махнул рукой, и пошел.

Но семейная Борькина жизнь все ж не задалась. Спустя полгода он уехал сперва в район, а потом и вовсе. Говорили, завербовался на Север. Жена его пожила еще с год в селе и тоже куда-то уехала незаметно. А дом их забрали родственники.

...