– Нечего думать. Элементарное воровство. Нельзя брать чужое. О чем тут размышлять?
Заложив руки за голову, Изабелла уставилась в потолок. В каких-то случаях, хотя отнюдь не во всех, Грейс решительно отсекала лишние доводы, следуя принципу бритвы Оккама, иначе говоря, теории Уильяма Оккамского, утверждавшего необходимость предельного упрощения начальных посылок, что в каких-то случаях помогает, и очень неплохо.
– Но иногда трудно отличать свое от чужого, – попробовала она возразить Грейс. – Ты можешь исходить из того, что имеешь право на лишнюю булочку, а владелец отеля предполагает, что каждому постояльцу следует ограничиться одной.
– Ну, в этом случае ты берешь то, что считаешь своим, хотя это не так. И, значит, ты не воруешь, – ответила Грейс. – Во всяком случае, мне так кажется.
Изабелла прокрутила в мозгу этот довод. Так. Скажем, двое незнакомцев с похожими зонтиками приходят в какой-то дом. Один уходит раньше и берет зонтик, который искренне полагает своим, но, возвратившись домой, обнаруживает, что взял чужой. С моральной точки зрения это не воровство, с точки зрения закона тем более. Ей смутно припомнилось, как она обсуждала этот вопрос с юристом – горбоносым адвокатом, говорившим убежденно и четко, но с позиции… да, с позиции бритвы Оккама. Помнится, он сказал: закон допускает оправдание ошибки, в случае если ошибка разумно объяснима, что само по себе, конечно, тоже звучало разумно.
В юридической практике используют тесты на разумную предсказуемость, пояснил он, и привел несколько примеров, засевших у нее в памяти.
«Рассмотрим, например, причинность, – сказал он. – Вы отвечаете за последствия своих поступков, которые вам как разумному человеку естественно было предвидеть. Но за то, что находится за пределами этой сферы, вы ответственности не несете. Разрешите проиллюстрировать на конкретном примере. А. напал на В., нанес ему удар по голове, и В. лежит на земле, истекая кровью. Неожиданно появляется С., окончивший курсы оказания первой помощи. Ему объясняли, что надо накладывать жгут, и он накладывает жгут».
«На шею?»
«К несчастью, да. Возникает вопрос: ответственен ли А. за смерть В., наступившую не от потери крови, а от удушья, и как оценить действия неразумного спасателя С.?»
Изабелла с трудом сохранила невозмутимость. Но речь ведь действительно шла о трагедии.
«И что, А. признали ответственным за смерть В.?»
«Хоть режьте, не помню, – нахмурился адвокат, – чем кончилось это дело. Но вот, пожалуйста, еще пример. А. дрался с В., и В. вытолкнул его из окна. Но А. не упал на землю, так как на нем были подтяжки, которые американцы очень удачно называют „держалками", и эти держалки зацепились за балкон этажом ниже. А. повис. Внизу собралась толпа, а на балконе появился человек, готовый выступить в роли спасателя. „Снимите его!" – кричит снизу толпа. И послушный спасатель перерезает резиновые подтяжки».
«Как грустно! Бедняга».
Чем кончилось это дело, адвокат не забыл и рассказал, но Изабелле было не вспомнить его рассказа. Она обернулась к Грейс:
– А не кажется ли вам, что человек, берущий лишнюю булочку, считает, будто он вправе сделать это?
– Скорее всего, – ответила Грейс. – Если я что-то выкладываю на стол и говорю: «Берите, пожалуйста», вы, безусловно, имеете право так и сделать.
– Ну а если я возьму все? Если приду с портфелем, набью его доверху, наберу еды на неделю?
– Это будет эгоистично, – вынесла приговор Грейс.
– Жутко эгоистично, – кивнула Изабелла. – Но вот эгоизм – это зло или просто качество, которого традиционно принято чуждаться? – Она немного подумала и добавила: – Возможно, решение нашей загадки в том, что слова «берите, пожалуйста» подразумевают некоторое ограничение и значат «берите, пожалуйста, столько, сколько вам нужно».
– Для завтрака, – подсказала Грейс. – Берите столько, сколько вам нужно для завтрака.
– Именно, – подхватила Изабелла. – Не знаю, насколько мы разовьем тему этики шведского стола, но в ней, несомненно, есть интересные повороты. Хотите, чтобы я написала это Джулиану, или предпочитаете сделать это сами?
– Думаю, лучше вы, – рассмеялась Грейс. – Меня слушать не будут!
– Нет, почему же? Будут, – возразила Изабелла. Грейс пошуршала конвертами:
– Я так не думаю. С какой стати? Для них я всего лишь уборщица.
– Ничуть, – торжественно изрекла Изабелла. – Вы домоправительница, а это огромная разница.
– Им так не покажется.
– Среди домоправительниц было немало талантливых и даже выдающихся особ.
– Правда? – Грейс явно заинтересовалась. – Кто, например?
– Э-э… – Изабелла уставилась в потолок, ища там подсказки. – Ну, скажем… скажем… – Ну вот, сболтнула, а теперь, сколько ни напрягайся, не вспомнить никого. Кто ж они, эти молчаливые, не получившие признания героические труженицы? Наверное, их было много, но сейчас приходит на ум только та, что бросила в камин рукопись Карлейля. Кажется, правда, она была горничной. Или домоправительницей? А чем одна отличается от другой? Изабелла попробовала в этом разобраться, но тут же поймала себя на мысли, что работа стоит на месте: пока она размышляет о шведских столах, домоправительницах и булочках, стопки корреспонденции ничуть не уменьшаются.
Взглянув на следующий конверт, она отложила его, не вскрывая. Что, если в самом деле сделать номер, посвященный философии еды? В нем непременно должна быть статья о моральных проблемах, связанных с шоколадом. Чем больше она думала об этом, тем больше философских измерений возникало в связи с понятием «шоколад». Шоколад заставлял по-новому взглянуть на феномен акразии – слабости воли. Ведь мы знаем, что шоколад не полезен – а он действительно не полезен, так как способствует увеличению веса, – а едим его, и еще сколько. В чем причина – в слабости воли? Но если мы так упорно едим шоколад, значит, скорее всего, нам кажется, что он полезен: наша воля толкает нас к действию, которое – мы это знаем – принесет удовольствие. А раз так, значит, мы вовсе не слабовольны – наоборот, у нас очень сильная воля, и она заставляет нас делать то, чего действительно хочется (вдоволь есть шоколад). Да, шоколад – материя непростая.
До трех часов она сосредоточенно работала, а потом позвонила Энгусу Спенсу в редакцию «Скотсмэна». Сначала его не оказалось на месте, но пятнадцать минут спустя, когда Изабелла готовилась выпить чаю на кухне, Энгус сам отзвонился ей.
– Я видела тебя вчера возле редакции, – сказала Изабелла. – Ты садился в такси, был в черном пальто и шикарно выглядел. Просто шикарно.
– Ехал брать интервью у очередного претендента на шотландский престол, – пояснил Энгус. – Люди, желающие объявить себя потомками славного принца Чарли или его отца, появляются с удивительным постоянством.
– Они что, полоумные? – изумилась Изабелла.
– Некоторые – безусловно. Но штука в том, что, как ты знаешь, у принца Чарли не было законного потомства. А его брат-кардинал наслаждался – по долгу службы – холостой жизнью. Умер в весьма преклонном возрасте, но, увы, не оставив наследников. Так что на этом династия Стюартов и закончилась. Думаю, все это ты проходила в школе. Я проходил.
