в занятом доме, и порой там хранились такие экземпляры, которые вызвали бы сенсацию в мировом сообществе, если бы покинули «Вятку». Однако проводники понимали, что некоторые вещи не следует вывозить с Территории, дабы избежать появления, например, новых видов оружия.
В «музее» Волкогонова хватало экземпляров подобного рода, и ему порой казалось, что, прикасаясь к некоторым неказистым камням, он вступает в контакт с чужеродным разумом, которого не в силах понять. Он пытался общаться с ним на своем, человеческом языке, на что камень отвечал вспышками, расшифровать которые не представлялось возможным. Тогда проводник клал камень на место и просто смотрел на яркие вкрапления на его поверхности, строя догадки о его истинном предназначении.
Волкогонов вспомнил про приемник, найденный в лесу, и вытащил его из кармана. Приложил к уху, надеясь услышать шипение, но «Этюд-2» по-прежнему безмолвствовал.
– Куда идти-то? – посмотрел на товарища Костров.
Проводнику хотелось бы задать машинисту точное направление, но он сам впервые оказался в этом лесу. Впервые путался в траве, доходящей уже до пояса, впервые вяз в глубоких и топких лужах, понимая, что зашел на территорию, предназначенную исключительно для машиниста и придуманную «Вяткой» для него одного. И это не вселяло никакой уверенности в успешности маршрута.
Где-то в глубине души Николай понимал, что Костров потерян навсегда, если не для «Вятки» и не для всего сообщества, то лично для него – точно. Конечно, доверие можно вернуть, простить можно любую ошибку, но Волкогонов чувствовал, что машинист выдал еще не все свои секреты, и по мере дальнейшего продвижения в глубь Территории проводника ждет еще немало сюрпризов. Скорее всего – крайне неприятных. Он почему-то был уверен, что Костров вскоре покажет себя с совсем уж неожиданной стороны. Впрочем, подобное происходило фактически с каждым клиентом.
Отвечая на вопрос «туриста», Волкогонов махнул в сторону, где, как ему казалось, деревья не смыкались кронами и росли не так густо. Хотя на деле он был без понятия, куда следует идти, да и не имело это особого значения: «Вятка» так или иначе сама приведет клиента в нужное место.
– Двигаемся прямо.
Костров искоса поглядывал на проводника, коря себя за то, что открыл ему свою душу. Сейчас он уже не сомневался, что, стоит им вернуться на станцию, информация о воровстве станет общеизвестной и другие проводники предъявят ему вполне обоснованные претензии. Рассказать им, как ранее Волкогонову, о больной супруге и сыне-наркомане? Давить на жалость? Бесполезно. Никто и слушать не станет вора, ибо всем известно, что преступник пойдет на любые ухищрения, чтобы выйти сухим из воды.
Несмотря на многолетнюю дружбу (если их отношения действительно можно так назвать), сейчас машинист совершенно не доверял Волкогонову. С чего вдруг он вообще начал тогда исповедоваться?! Зачем?! Почему это тогда казалось таким правильным и необходимым? Неужели он и впрямь верил, что за признанием последует отпущение грехов, что «Вятка» – в лице Волкогонова или каким-то еще образом – простит его, исцелит изъеденную душу, принесет облегчение его страданиям и освобождение от непомерного груза? Нет, он ошибся: легче не стало, стало только хуже. И теперь в голове крутились мысли, как можно решить это дело, чтобы никто не прознал о систематическом присвоении чужих денег. Внутренний голос требовал навсегда избавиться от посвященного в его секрет, причем как можно скорее. Рациональная же часть Кострова убеждала подождать до тех пор, пока проводник не выведет его с «Вятки».
Стыдно признаться, но когда он увидел, как пауки окружают Волкогонова, он не спешил с помощью, надеясь, что членистоногие расправятся с его спутником. Почему же он принял решение спасти Николая? С одной стороны, все произошло как во сне: он ведь даже не был уверен, что все получится, что ток пройдет по паутине и подействует на арахнидов. Сейчас он раскаивался в своем благородном поступке. С другой стороны, импульсивность этого поступка была кажущейся: все та же рациональная часть в какой-то момент возопила о том, что Кострова в случае гибели Николая ждет одиночество, а сколько испытаний еще впереди – никому не ведомо, и преодолевать их самостоятельно – верный способ навсегда стать пленником «Вятки».
Наверняка Волкогонов не раз сталкивался с такой ситуацией, когда недовольный клиент желал расправиться с проводником, чтобы скрыть от людей свои скелеты в шкафу, ненароком вывалившиеся на обозрение во время рейда. И не раз проводник возвращался живым, приводя с собой целого и условно невредимого клиента. Зачастую – благодарного и окрыленного. Зачастую – переосмыслившего жизненные ценности. Иногда – не до конца очистившегося, не получившего прощения и, наверное, по этой причине безвозвратно искалеченного Территорией. Но то были люди незнакомые, посторонние, не имевшие с Волкогоновым и другими обитателями Бекетова ничего общего. На станции в порядке вещей было делиться меж собой подробностями маршрутов, рассказывать коллегам, какие локации возникли на пути следования, как вели себя клиенты, что они делали и говорили. Поскольку речь шла о чужаках, которые уехали и больше никогда не вернутся, все это напоминало обсуждение врачебной тайны после смерти пациента. Костров же – совсем другое дело. Машинист раз за разом будет пригонять состав к платформе. Промолчит ли Волкогонов, как молчат о том, что узнали, медик, адвокат или исповедник? Маловероятно. Правда может выбраться наружу не в этот раз – так к следующему приезду Василия Ивановича на «Вятку». И что теперь? Каждый раз панически бояться этих рейсов? Постоянно думать о том, что придется отвечать перед людьми, которые фактически доверили ему свои жизни и благополучие родных?
Или уехать и больше не возвращаться? Плюнуть, махнуть рукой – пусть кто-нибудь другой возит этим горемыкам продукты и курево! Если, конечно, «Вятка» допустит до управления поездом кого-то другого. А не допустит – ну и невелика беда! Помрут тут – туда им и дорога.
Да, это был бы наилучший вариант. За исключением одной маленькой детали: Волкогонов может не удержать язык за зубами, может сразу после возвращения с маршрута указать на Кострова пальцем и выложить всю подноготную. И что в этом случае сделают со стариком семеро озлобленных мужиков?
Нет, нужно действовать сейчас. Причем осторожно и расчетливо.
Костров смотрел под ноги, строя коварный план, но стоило ему поднять глаза, как его взгляд, словно в стену, уперся в фигуру женщины, которую он уже встречал на поле, усеянном борщевиком. Женщина держала на руках младенца, завернутого в пеленки, но ребенок не издавал ни звука. Она медленно развернула тряпки и протянула руки вперед, демонстрируя машинисту синюшное тело бездыханной малютки. Мертвый ребенок смотрел в темное небо пустыми глазами, в
