прочее. Ведь оно уже есть, как ни крути, свершилось, и назад ничего не отмотать, как бы я того не хотела. Корить себя за излишнюю эмоциональность и необдуманность было поздно. Я в целом, как рассталась с Липатовым, стала какой-то взвинченной, слезливой, словно с эмоций сняли засовы, и они вырвались разом наружу. Да, ведь я годами, будучи в священном браке с Лёней держала рот на замке, а заодно и свои чувства, как покладистая жёнушка. А эмоции то копились и чувства, невысказанные, множились, как лава в потухшем вулкане. И, как только я сбросила с себя незримые оковы кроткой и покорной жены, то меня вмиг прорвало, что я и не успела обуздать разбушевавшиеся обиды, разочарования, страхи, отчаяние, озлобленность и ревность. Увидев то фото, меня одолела, не иначе как ревность. Я жутко приревновала Платона к Алёне. Хотя я всегда осуждала ревнивых женщин, мол, ревностью ограничивают свободу любимого человека. Но так я рассуждала, когда была замужем за Леонидом, которого не ревновала ни разу. Я прекрасно знала обо всех его похождениях и снисходительно принимала природную полигамность мужчин, о коей на заре нашего романа Липатов меня просветил. Поэтому я естественно относилась к естественному увлечению Лёни женщинами и не ревновала…поэтому и потому что, видимо, и не любила, и не боялась потерять. Несомненно, когда он заявил мне о разводе и развенчании, у меня просто ушла почва из-под ног, рухнул наш, скорее мой нерушимый мир, построенный придуманной, иллюзорной любовью с примесью затуманенного амнезией разума. Я привыкла к стабильной, налаженной жизни, к тому, как в нашей с Леонидом семье распределены роли, что я замужем и за мужем. Я не была счастлива в браке, но и не задумывалась о пресловутом женском счастье. Как-то ненавязчиво мне навязали устои, что для меня истинно важным должно быть счастье мужа, ибо о его счастье и нерушимости нашего брака, о покаянии перед мужем я клялась у алтаря. Не то чтобы, бывший меня стращал праведным гневом Бога, что в одночасье обрушится на меня в случае непослушания, но нечто похожее пару-тройку раз звучало в его речи, а мне было и тех раз вполне достаточно, чтобы уяснить, какие у меня права в семье. А, если учесть, на какую благодатную почву моего изначального уничижения матерью легли узы священного брака, то можно представить, что я из себя представляла — попросту ничего — тело без души в женском обличье. Когда Алёна назвала меня курицей, у меня от обиды защемило сердце, но не из-за оскорбления больше, а потому что она попала в яблочко. Я сама в душе ощущала себя, живя с Лёней, да и с мамой, курицей, которую откармливают на забой, образно говоря.
Когда я начала работать в «Платонов и партнёры», точнее, когда заново познакомилась с Платоном, то во мне что-то зашевелилось, ожили какие-то чувства. Во мне проснулась, если не Спящая Красавица, то уснувшая на многие годы женщина, способная чего-то желать и излучать во вне. С каждой новой встречей, раз за разом я словно из курицы оперялась в лебедя или лебёдушку. А после очередного странного разговора, который мы вели с Платоновым, я непроизвольно влюбилась в него, не помня его совершенно при этом, не понимая, что со мной происходит на деле. Влюбилась в Платона, как мне казалось, впервые. Хотя я ловила себя иногда на состоянии дежавю, которое не могла объяснить и унять. И чем чаще мы виделись с Платоном, чем дольше общались, тем более невыносимо и безрассудно меня тянуло к нему, и тем больше я пугалась своих чувств и путалась в них. Мне будто нервы оголили, я походила на искрящий напряжением провод, к которому лучше не прикасаться, чтобы не ударило током.
Свадебная же фотография Платона с Алёной меня всколыхнула, озарила вспышкой ревности. Но благодаря или вопреки этой жгучей ревности я поняла, что люблю Плутония сильнее, чем в молодости, ярче и глубже, чем мне казалось когда-либо.
— Любовь всей моей жизни, — злорадно выдернул меня из раздумий Липатов, — вернись, я всё прощу.
— Во-первых, прекращай измываться над словом любовь, тебе неведомо это чувство, — гневно прохрипела я, чувствуя, как саднит горло, — во-вторых, тебе меня не за что прощать.
— Ух, какая ты дерзкая, мне нравится, — бывший наклонился и смачно поцеловал мою руку, почти укусил, да с какой-то животной страстью, что меня всю прожгло изнутри.
— Не боишься, Элина заревнует? — едко процедила Изольда.
— Я тебя спросить забыл, Изи, — резко повернулся к ней Лёня, — что-то, девочки, вы больно осмелели, я посмотрю. Кто это вам языки то развязал, мои нехорошие и непослушные? Или вас давно не пороли, что одну, что другую? Так я это быстро исправлю. Только, Марта, тебя буду наказывать в постели, чтобы ты на коленях, задом ко мне стоя, прощения просила, вымаливая сквозь стоны. Никогда, кстати, не слышал, как ты стонешь во время секса. Надо бы исправить, голубка моя, — похабно заржал он, — а ты, милая Изольдушка, готовься получить тумаков без удовольствия за непослушание, я тебя за много лет поимел вдоль и поперёк, неинтересно уже. Хотя…
— Липатов, хватит, ты же не зверь какой-то! — взревела я, холодея от ужаса того, что говорил бывший.
Глава 36
— И куда это подевалась твоя афония, милая? Болтаешь без умолку, так и напрашиваешься, чтобы я вставил тебе кляп в рот и наручниками к койке приковал. — едко прошептал мне в ухо Липатов, лизнув мочку. — Или вы мне обе назвиздели, Изольдушка?
— Зачем? Какими наручниками? — я заелозила на койке, тщетно высвобождаясь из-под увесистой туши бывшего.
— Будем с тобой пробовать ролевые игры, моя порочная жёнушка. Святоша из тебя не вышла, как бы я не старался. Может, и не надо было. Глядишь, все были бы в шоколаде. Ты вон какая пылкая стала, как со своим ненаглядным Плууууутонием спелась. Сучка похотливая! Мы толком развестись не успели, а она давай седлать какого-то Платона. Да за такое я тебя плёткой отхлещу и, — Леонид замолчал на полуслове. Он резко побагровел и тут же побледнел, сел на стул и начал задыхаться, закатывая глаза.
— Изольда, — обалдела я, подпрыгнув на койке и ойкнув от боли, что резанула бок и низ живота, — что с ним?
— Ай, — махнула она рукой, — не обращай внимания. Наш грозный Лёнечка иногда страдает банальными паническими атаками.
— Банальными? — оторопела я от цинизма Изи, понимая, что это неотъемлемая, возможно, черта характера любого врача.
— Ильинская, — подруга юности подала стакан воды Липатову, — нынче у каждого второго на фоне
