грозным начальником для своих связистов, и не только для них.
– Со штабом округа и со всеми войсками проволочная связь прекратилась. Исправной осталась одна линия на Пинск. Разослал людей по всем направлениям исправлять повреждения, – отчеканил Литвиненко так, будто репетировал ответ давно и серьезно.
– Макшанцев, Фомина ко мне, живо! – Козырь почувствовал неладное, а в таких случаях он всегда доверял «чуйке».
Получасом позже в кабинете полковника Козыря находилось пять человек. Сидели трое: Козырь, полковник Литвиненко, полковой комиссар Фомин, у окна курил командир конвойного батальона войск НКВД капитан Костицын А.С., перед ними навытяжку стоял командир 75 отдельного разведывательного батальона майор Кудинов И.Т.
– В некоторых районах города и на железнодорожной станции погас свет и вышел из строя водопровод. Произошла авария на электростанции в Кобрине. Есть также информация, что в деревнях приграничной зоны появились незнакомые люди. На дорогах действуют патрули, которые не входят в дежурную дислокацию по суткам. Кое-что удалось узнать от задержанных при переходе границы и передаче радиограмм немецких шпионов, от двух пойманных в Полесье диверсантов-парашютистов, от арестованного в Гайцовке вражеского резидента, осуществлявшего связь со своими хозяевами посредством голубиной почты.
– Голубиной? – переспросил Фомин, усомнившись.
– Да, товарищ комиссар, использовали птиц одного увлекающегося из местных, – Кудинов, невысокого роста, но крепко сбитый, сам только утром вернулся с «выхода», где со своей группой вел наблюдение за участком границы у Коденьского моста. Этот участок по агентурной информации был крайне неспокоен. Перемещения противника за Бугом отмечались неоднократно. Кудинову итоги наблюдения показались неутешительными. Он, опытный разведчик, участник Халхин-гола, с тяжелым чувством был вынужден сейчас промолчать о результатах «выхода». Расхождения предварительной, без железных доказательств, информации с директивами Москвы, плохо соотносятся с жизнью и здоровьем из предоставляющих. Печальный опыт имелся! В звании майор Кудинов был восстановлен в январе 1939-го, непосредственно перед Халхин-голом, после полутора лет тюрьмы.
– Черт знает что! Черт знает что! – повторил Козырь.
– В Полесье диверсантов-парашютистов это твои люди сработали, Кудинов? – спросил Костицын, отхлебнув из стеклянного стакана с мельхиоровым подстаканником крепкого чаю. Майора разведбата он знал лично с 1937. Сам его арестом занимался. Появление Кудинова капитана не очень обрадовало, но и усложнять отношения он не стремился. Общались на расстоянии вытянутой руки.
– Да, мои. Пшенка и Лившиц, – доложил Кудинов.
– Фамилии-то какие. Лившиц – еврей что ли? – спросил Костицын.
– Флотский. Из Одессы. Хороший парень. Ранение получил, – не отвечая напрямую, сказал Кудинов. Потом подумал мгновение, и добавил:
– Там еще был капитан из саперной роты. Алексей. Фамилию не помню. Лившиц говорит, если бы не он…все…
– Да уж. Если бы не он, – задумчиво произнес Козырь. Потом, как бы оторвавшись от своих мыслей обратился к разведчику:
– Каково твое мнение, Иван Тихонович, об обстановке?
– На нашей территории активизировалась агентурная сеть, а также проходит массовая заброска диверсионных групп. Такие действия недвусмысленно говорят о планируемом вторжении, – не задумываясь, ответил разведчик.
– Ну, ты! – вскочил Костицын, чуть не разлив чай. – Говори, да не заговаривайся. Что диверсантов поймал – это молодец. А про остальное брось.
– Погоди Александр Степанович, – Козырь осадил Костицына. – Ефим Моисеевич, ты что скажешь?
– В Брестской области замечено оживление спекуляции среди жителей, недавно получивших советские паспорта; многие уже не таясь, говорят о близости войны, спешат истратить советские деньги; магазины разом опустели – ни продуктов, ни тканей, ни обуви, ни спичек…
– Стойте! – грубо прервал его Литвиненко. – Вы хотите сказать, что война может начаться в любой момент?
– Я хочу сказать, что такую вероятность нельзя исключать, – ответил Фомин.
– Ефим Моисеевич, у нас линия Молотова уже два года как строится. Многое успели сделать. Сами знаете, население как помогало. Со всего Союза приезжали. Не рискнет Гитлер. Ну, скажи же, Александр Степанович, – не унимался Литвиненко.
– Товарищ полковой комиссар, в самом деле. После возвращения Западной Белоруссии в состав СССР мы провели активную работу с вражеским подпольем. И наши действия, – подчеркнул Костицын, – особо были правильными. Выявлено и устранено больше сотни повстанческих групп, поляки, белорусы, литовцы, эстонцы. Да кого там только не было. А выселили сколько? Из западных областей бывших польских офицеров, полицейских, служащих государственных учреждений, помещиков, предпринимателей. Во внутренней тюрьме крепости сидит почти 700 человек. Все сплошь враги народа. Территория вычищена. Народ за нас, народ стеной встанет.
– Враги – я понимаю. Я, о другом. Товарищ полковник, мы все помним проведение 14-го июня учебной тревоги для 42-й стрелковой дивизии. Что она показала? Показала нереальность вывода частей из крепости в районы сосредоточения. Согласно планам оперативного развертывания первого эшелона войск Западного Особого Округа и прикрытия ими границы в случае начала боевых действий, части 6-й и 42-й стрелковых дивизий должны выйти из крепости и занять предусмотренные рубежи севернее, восточнее и южнее Бреста. Прикрыв, тем самым, укрепрайон. Основная часть гарнизона крепости размещается в Цитадели в Кольцевой казарме, и выход есть только через Трехарочные ворота. Если нарушения и провокации, которые во множестве происходят на границе, являются предвестником вторжения, то …– не договорил Фомин.
– Ко мне на днях начальник оперативного отдела штаба 28-го стрелкового корпуса Синьковский подходил, – прервал Фомина полковник Козырь, тяжело смотря в пол. Он сидел на стуле и положил руку на спинку. – Говорит, вскоре после сообщения ТАСС от 14-го июня он был в 333-м стрелковом полку. Вместе с командиром полка полковником Матвеевым. Шла обычная боевая учеба. Во время перерыва их окружили бойцы, задавали вопросы. Один из них, обращаясь к Матвееву, спросил: «Скажите, товарищ полковник, когда нас выведут из этой мышеловки?». Такие вот разговоры, товарищи.
– А я согласен, товарищ полковник, с бойцами 333-го. Бойцы имеют свое мнение о целесообразности размещения их в крепости, и с этим нужно считаться, – добавил Кудинов.
– Ты, говоришь, позабыл фамилию этого капитан из саперной? Что с твоими ребятами на задание ходил, – спросил Козырь Кудинова.
– Извините, запамятовал.
– Мамин его фамилия.
– Точно. Так точно. Мамин. От Пшенки хорошего слова ни в жисть не дождешься. Угрюмый мужик, что говорить. Но тут даже Пшенка под впечатлением остался, – заулыбался майор.
– Товарищи командиры, прошу ознакомиться, – без предисловий сказал полковник Козырь, протягивая Фомину лист бумаги.
Полковой комиссар зачитал вслух. В письме было следующее: « Здравия желаю, товарищ полковник. Я отчетливо понимаю, какой опасности подвергаюсь, отправляя это письмо. Единственное, что заставляет меня предпринять этот шаг, рисковать жизнью прямо сейчас, вместо того, чтобы спасаться – это память и осведомленность о том, что произойдет в последующие 4 года, начиная с завтрашнего утра.
Итак, я действительно Мамин Алексей Степанович. В каком году я родился, решающего значения не имеет. Имеет значение, что я попал в сорок первый
