– Да, я о них слышал, но не верю в эти россказни. Если «ИНДЕРЕНА»[39]прознает, что я держу двух ягуаров, которых охраняет закон, у меня будут большие неприятности. Аурелио мне подсуропил тюрьму и штраф. Я не могу принять такой подарок.
– В «ИНДЕРЕНА» славные люди, но это – домашние кошки из Кочадебахо де лос Гатос. Никто ничего не узнает, а если узнает, ничего не сможет вам предъявить. Вы потом поймете, эти кошки сами себя охраняют.
Дионисио вынул котят из мешка и положил себе на плечи. Он ощутил тепло тугих брюшков и острые коготки – детеныши вцепились в рубашку, чтобы не свалиться.
– Передайте Аурелио, что я благодарю от всего сердца, но не понимаю, почему он их мне подарил.
– Он хочет, чтобы люди знали, кто вы такой, а с ними узнают все. Теперь мне пора.
Охотник протянул руку, и Дионисио снова ощутил в ладони покалыванье, точно муравьи покусали. Он поспешно сунул руку в карман и направился в дом, а котята дергали его за волосы и кусали за уши. Дон Педро созвал собак и пустился в обратный путь. Дионисио посмотрел в окно, как он удаляется, опустил котят на пол и попытался соблазнить их козьим молоком. Котята молока не захотели и перевернули миску. Весь день он пробовал чем-нибудь их накормить и уже боялся, что они умрут с голоду, но потом, обнаружив раскрытую дверцу холодильника и повсюду обрывки золотинки, понял, что кошки слопали весь шоколад, который он держал для утоления Аникиной страсти. Он все еще рассчитывал, что они будут вместе.
Охотник Педро тем временем колдовал. Злые чары он использовал только против зла, но все равно порой беспокоился. Нужно быть очень мощным чародеем, чтобы чары не обернулись против тебя самого, а то закончишь, как некий Конго из Асунсьона, который призвал беды на голову отца и умер сам, сожранный язвами.
В котомке Педро лежал кувшин с костями черепов черной собаки и черной кошки, сера с горных вулканических полей, прах из могилы нехорошего священника, соль, тарантул и листья сумаха, ядовитого плюща. Он перебросил этот сильнодействующий сбор для сглаза через забор усадьбы Экобандодо и направился в Кочадебахо де лос Гатос. Вот и славно: вскоре на Заправилу обрушатся всевозможные злосчастья.
46. Чрево Пачамамы
– Все переменилось, – сказала Бархатная Луиза.
На первом этаже борделя мадам Розы наступало время, когда все разом начинают блевать, за исключением тех мужчин, что неуклюже танцуют со шлюхами, стараясь прикрыть вздувшиеся ширинки. Из проигрывателя неслась сентиментальная мелодия эквадорского болеро, а в уголке плакал Розарио – болеро, чича и славная компания переполнили чашу чувств.
Наверху, лежа в объятиях Бархатной Луизы, Дионисио сказал:
– Да, все переменилось, и мне кажется, я схожу с ума.
– Может, у нее были веские причины, – ответила Луиза. – Часто бывает, долго не знаешь истинных причин, а порой и вообще никогда. Ты думаешь, раз она ушла, значит, с тобой что-то не так. Потому и мучаешься.
– Конечно, со мной что-то не так, – ответил Дионисио, положив голову Луизе на роскошное темное плечо. – Со мной это вечно. Думаю, что все прекрасно, все сделал абсолютно правильно, а потом вдруг небо рушится, и я во мраке. – Он взглянул на распятие на стене и продолжил: – Значит, со мной что-то не так, настолько, что ни у кого не хватает духу мне сказать. Ты-то хоть скажешь, Луиза?
Гладя волосы на его груди, Луиза нетерпеливо вздохнула и поцокала языком – так чернокожие обычно выражают неодобрение.
– Тебя любят все, кроме тебя самого, – сказала она. – Вот и все, что с тобой не так.
– Да я ни на что не гожусь. Учусь ненавидеть себя и чувствую, что тронулся умом. Знаешь, проснусь ночью, а подушка насквозь мокрая от слез. И снится сплошной ужас: хочу Анике отомстить, режу ее на кусочки, насилую, вышибаю ей зубы, просыпаюсь мокрый от пота, словно мул, колотит всего. Утром прихожу в класс раньше учеников, стою на кафедре и чувствую – сейчас опять заплачу. Домой вернусь – мечусь, как угорелый, пока замертво не падаю; за рулем – не вижу, куда еду, как-нибудь точно с обрыва грохнусь. И что мне делать, когда окончательно свихнусь?
Луиза прочла ужас в его глазах и проникновенно сказала:
– Дио, ты просто приходи сюда и разговаривай со мной. Я здесь такого наслушалась! Многим, кто приходит в бордель, постель совсем не нужна. Они хотят выплакаться и поговорить. Я не против, это входит в обслуживание.
Лицо Дионисио растерянно вытянулось.
– И мне постель не нужна, – сказал он. – Но ты не думай, я заплачу. Мне просто хочется обнимать тебя и чувствовать твое тепло. Мне тогда не так плохо.
Потом в баре Дионисио распростерся на столе среди пустых стаканов. Он выпил достаточно, ощущение утраты притупилось, он был на грани оцепенения.
В бар вошел здоровяк Симон Эстесо, явно искавший неприятностей. За остановившийся взгляд и перекошенный ножевым шрамом рот его прозвали Мордоворотом.
Мордоворот посвятил себя культу собственной дури; он был из тех, кто цепляется к типам еще здоровее и задирает их, пока не получит по физиономии, а потом бахвалится победой в драках, хотя каждому ясно, что хвастун проиграл по всем статьям.
Мордоворот слышал истории про Дионисио и его неуязвимость; он даже не удосужился найти повод прицепиться.
– Говорят, ты назвал меня сукиным сыном? – заорал он, хватаясь за табурет.
Потенциальная жертва абсолютно равнодушно приподняла голову, мутно глянув сквозь пьяную дымку. Слова у нее выговаривались нечетко:
– Зачем говорить? Все и так знают.
Мордоворот испустил безумный вопль и грохнул Дионисио табуреткой по спине. Потрясенный бордель замер в ожидании. Пару секунд не происходило ничего. Дионисио поднялся и мрачно уставился на Мордоворота. Сдерживая гнев, как человек, которого необъяснимо предали, Дионисио процедил:
– Сукин ты сын, отец твой – осел, а сам ты – мул, потому что мать твоя – кобыла, которая каждому давала на себе покататься!
Даже Мордоворот растерялся и не знал, что предпринять. Мадам Роза уже собралась вмешаться, пусть разбираются на улице, но тут Дионисио отшвырнул стол и двинулся на Мордоворота.
Последовала самая грандиозная, пожалуй, заваруха, что когда-либо случалась в борделе за пределами столицы. Кажется, несколько человек пытались оттащить Дионисио, но тот оседлал Мордоворота и лупил кулаком в пол, в ослеплении ярости считая, что колотит противника по голове. Многим не терпелось посмотреть, как Мордоворот получит по заслугам, и они оттаскивали тех, кто оттаскивал Дионисио. Пошли тычки локтями, потом замелькали кулаки. Переворачивались столы, крушились об головы стулья. Комнаты наверху опустели – клиенты и шлюхи разной степени одетости спустились глянуть, что творится, но каким-то образом втянулись сами.
