оценено по достоинству и не пришло финансирование на создание большого корабля. Чиновники посчитали, что это сильно дорого, и труд бурлаков всяко выгоднее выходит.
Не знаю принципов, на которых это судно должно было двигаться, но в любом случае, при моих подсказках, не за горами можно увидеть пароходы Русско-Американский компании на Днепре, Волге, Лене, Енисее, и чем чёрт не шутит, так и на реке Сакраменто в Калифорнии. Мало того, изобретатель принимал участие в подготовке к спуску и строительству некоторых кораблей военного флота [водоход Кулибина использовал якоря для механического «подтягивания» корабля, но, что главное, он разработал систему водяных колёс в конструкции плавательного средства, так что оставалось только поставить паровой двигатель].
Второе направление — это телеграф. Кулибин уже его изобрёл и даже передал прототип в Академию Наук. И что наши бюрократы? Правильно, уже готовят изобретение для передачи в Кунсткамеру, как экспонат. Нет, видите ли, денег для реализации столь масштабного проекта. Они появятся после, когда французы начнут использовать оптический телеграф.
Вот правда! Неужели настолько не умеют считать? Даже приблизительные не расчёты, а прикидки касательно окупаемости оптического телеграфа от Петербурга в Москву, говорят, что это будет коммерчески выгодно. Пусть не сразу, но через года два все работы по созданию линии оптического телеграфа между двумя столицами окупятся и начнут приносить прибыль. И я даже не беру в расчёт такие важные моменты, как обмен информацией, которую также можно монетизировать. Или же не говорю про военные нужды. А сколько стоят те же лошади и услуги почтовых станций, используемые только для того, чтобы маленькая записка достигла адресата? А скорость?
Ну, и третье направление, которое без Кулибина будет сложно реализуемо, несмотря на то, что конструкция мне известна. Это ракеты. Именно так — оружие, способное при массовом использовании резко изменить характер любой битвы. Иван Петрович нынче главный составитель фейерверков, создатель многих потешных ракет. Мастер производит расчёты высоты, силы выстрелов, траектории.
Ракеты для этого времени не новшество, они уже используются больше сорока лет. Вопрос только в том, что сами по себе ракеты сильно уступают в точности и разрушительной силе артиллерии. Так и есть. Но англичане от чего-то позабыли, что именно некогда замедлило их продвижение в Мадрасе. Против островитян индусы применили ракеты и разогнали колонистов по всем окрестным кустам. Правда, на второй бой у местных уже ракет не осталось. Но можно же изготовить их тысячи!
А теперь представим себе ситуацию, когда на Бородинском поле в сторону вражины летят не сотни, а пара тысяч тех самых ракет. Нет, это не победа, но некоторое смятение в рядах французов и потеря ими в живой силе очевидны. А если партизанская война с использованием ракет? То-то.
Так что очень у меня сложный выбор: или Кулибин, или собственное поместье. И тут важно, что мне скажет Тарасов, также прибывший в Москву на торги, ну, и на совещание нашей сельскохозяйственной компании. Кстати, нужно бы уже озаботиться названием и оформлением юрлица.
Но сперва у меня была встреча, наверное, важнее, чем все остальные. Встреча, которая, вопреки попыткам взять себя в руки, заставляла трепетать и нервничать.
— Матушка, — сказал я и рухнул на колени.
Я целовал руки уже немолодой женщины с властным видом, что не каждая императрица имеет. Сперанский, многие эмоции которого я перенял, только так встречал свою мать, на коленях и целуя руки [в РИ истории подобное было до смерти матери Прасковьи Фёдоровны в 1801 году].
— Полноте, встань, Михайло! — строгим, но в то же время кажущимся нежным голосом повелела матушка.
Именно так, я воспринимал эту низенькую пожилую женщину, одетую в нарядную, но скорее крестьянскую одежду, как маму. Она мне, Надеждину, человеку из будущего, напоминала бабушку, такую же строгую, но неизменно любимую.
— Отвечай, сын, отчего ты писал, кабы я не ехала к тебе в Петерсбургу? — потребовала Прасковья Фёдоровна, когда я поднялся и отряхнул свои белые панталоны, измазанные из-за грязного пола в гостином дворе.
Мама остановилась в далеко не самом приличном месте. Экономила, наверное, деньги. Ну, и я сын нерадивый не додумался послать кого за ней, дабы сопроводили и сделали всё, чтобы матушка ни в чём не нуждалась. Я оправлял деньги в Черкутино отцу, но родители не привыкли жить на широкую ногу.
— Матушка, так я всё в разъездах, да в делах государевых. А Москва всяко ближе к Черкутино, чем столица, — оправдывался я.
Чувство вины накатывало на меня с небывалой мощью. Еле сдерживался от того, чтобы вновь не рухнуть на колени и молить о прощении. Женщина одна приехала в переполненную Москву, чтобы встретиться с сыном, а сын, имея немало возможностей, не озаботился создать своей матери должную встречу и комфорт. Некоторое оправдание у меня есть. О том, что мать прибудет в Москву, и где она должна остановиться, письмо мне пришло уже перед отбытием в Первопрестольную. Я просто не смог бы быстро всё переиграть. Это не взять мобильный телефон и позвонить, тут всё работает иначе.
— Матушка, прошу Вас проследовать за мной в дом, что я снял в Москве! — сказал я, пряча глаза от стыда.
Возможно, я смог бы взять себя под контроль, успокоиться и не фонтанировать эмоциями, но не делал это сознательно. Нельзя было, чтобы матушка стала сомневаться в собственном сыне. Она жена священника и мало ли, захочет ещё бесов каких выгонять из сына. И возьмёт, да и выгонит!..
— Ну, добре, вези! Опосля говорить станем! — потребовала Прасковья Фёдоровна, и я самолично отправился в неказистую комнатку за небогатым багажом матери.
Я снял не дом, скорее большую квартиру в доме, который был разделён на три неравноценные части. Самая богато обставленная часть из пяти комнат занималась мной и Агафьей, которую я взял с собой, чтобы она устроила быт и… Ну, и остальное.
— Польстился, сын, на тельца золотого? — спросила матушка, осматривая богатое убранство меблированной квартиры.
Я не стал говорить, что в моём доме в Петербурге ещё богаче всё выглядит. Там сейчас хозяйничает французское семейство Милле, так как вернувшийся отец не пожелал жить без дочери, якобы соглашаясь с тем, что та уже содержанка.
— Служу государю, получил от него поместье и чин, матушка, нынче нельзя мне иначе. Но я помню, кто я, и порой сплю на лавке без перин и одеял, — соврал я [в РИ Сперанский так периодически поступал].
— Батюшка наш осерчал вельми, когда прознал, что тебе сан предлагали,
