и «плачущая» тональность ля минор, и нисходящее движение баса, в котором слышится человеческий стон, но наиболее сильное впечатление производит самая таинственная из риторических фигур – так называемая апосиопеза[357], или фигура умолчания. Неожиданные, зияющие паузы прямо посреди фразы разрубают партитуру сверху и донизу: образуются долгие пугающие пустоты, зоны полной тишины. Горе, выраженное в невозможности звука, отсутствии музыки, здесь настолько же страшно, насколько и понятно; парадоксальным образом, грешница Эгла обобщается в этот миг до архетипа матери, оплакивающей своё дитя: мадонны.
Существует набившее оскомину клише о Зеленке – публицисты любят называть его «богемским Бахом». При всей упрощённости таких ярлыков и их вредности для восприятия музыки, у двух мастеров и правда есть что-то общее. Они жили в одно время, работали недалеко друг от друга, были знакомы, оба посвятили себя церковной музыке, оба двигались в своей работе «вглубь», а не «вширь», не стремясь к международной славе и коммерческому успеху в масштабе, который могла гарантировать только работа в оперной индустрии. Оба – принадлежа разным конфессиям – были чрезвычайно верующими людьми. Мы до обидного мало знаем о Зеленке как человеке: не сохранилось ни одного его изображения – хотя существовала традиция изготовления заказных портретов всех хоть сколько-то влиятельных деятелей эпохи. Ничего не известно о его семье или любовных увлечениях, если таковые были. Однако серьёзная, по-баховски углублённая католическая вера Зеленки не вызывает никаких сомнений; как известно, Бах подписывал свои работы аббревиатурой SDG – Soli Deo gloria, что значит «Единому Богу слава». На титульном листе одного из церковных сочинений Зеленки мы читаем чуть более многословное – «Великому Богу, Творцу всего сущего, Всеблагому Отцу, с величайшей покорностью, со скорбным грустным благоговением, с глубочайшим преклонением, с сердцем, полным раскаяния и смирения от преданного, нижайшего и самого недостойного из Твоих созданий Яна Дисмаса З.».
Глава 12
Призраки подобия
Джордж Крам
1929–2022
песня «Joshua Fit de Battle ob Jerico» из цикла «Американский песенник II»
YouTube
Яндекс. Музыка
Спустя несколько десятилетий, проведённых в странствиях по пустыне, евреи наконец вошли в ту землю молока и мёда, что была обещана им Богом. Моисея, однако, уже не было с ними: заключительная часть Пятикнижия – Второзаконие – представляет собой грандиозное завещание, как будто произносимое пророком перед молодым пустынным народом накануне входа в Ханаан. Говоря от первого лица, оратор сжато пересказывает историю Исхода, ещё раз перечисляет религиозные и законодательные нормы, которых обязаны придерживаться его люди, и поэтически благословляет каждое из еврейских племён. Последняя глава Второзакония повествует о том, как Моисей поднялся на гору Нево[358] и Бог показал ему расстилающуюся впереди землю. Это и был долгожданный Ханаан, который Моисею суждено было увидеть, но не завоевать. На горе Нево 120-летний, крепкий ещё старец скончался.
Покорение Ханаана стало делом его преемника – Иисуса Навина. Имя этого человека неоднократно упоминалось ещё в Книге Чисел; когда-то он был среди 12 разведчиков, отправленных Моисеем в Ханаан с целью узнать, какова Земля обетованная. Именно он возглавил израильтян после смерти Моисея, и это его именем названа следующая после Второзакония книга Ветхого Завета. Книга Иисуса Навина – один из самых проблемных и мучительных для чтения текстов Библии. Как никакой другой в Писании, он основан на темах войны и убийства: покоряя Ханаан, народ Израиля совершал то, что сегодня мы называем геноцидом, – мечом истреблялось «всё дышащее»{188}, что находилось на этой земле, причём жестокость эта была не только оправдана Богом, но и указана свыше: «В городах этих народов ‹…› не оставляйте в живых никого»{189}.
В Книге Иисуса Навина можно найти множество деталей, напоминающих нам – да и самим библейским евреям – о том, что войну с ханаанскими язычниками ведут не совсем они. Бог в Ветхом Завете не раз уже стирал с лица земли собственные проекты, которые приходилось признать провалившимися. Были уничтожены погрязшие в мерзости Содом и Гоморра{190}, а до того – вообще всё человечество за исключением семьи единственного праведника, Ноя. В Книге Иисуса Навина завоеватели, несомненно, также ведомы свыше: евреи пересекли Иордан, отделявший их от Ханаана, при чудесном знаке – воды реки встали стеной, как некогда море при выходе из Египта, и люди шли посуху. Впереди они несли не оружие, но ковчег, где хранился Завет: тот самый договор, что был заключён между ними и Богом. И затем они как будто не принимали боевых решений сами, не строили стратегий, не занимались разведкой, как на настоящей войне. В конце пятой главы Книги Иисуса Навина, перед взятием Иерихона вожаку израильтян явился архангел Михаил – «вождь воинства Господнего»{191} – и вместо боевых указаний или хотя бы наставлений в лидерстве попросил Иисуса… снять сандалии, «ибо место, на котором ты стоишь, свято»{192}. Осада первого языческого города происходила сверхъестественным и слегка абсурдным образом: в течение семи дней атакующие обходили Иерихон по кругу, в седьмой день – семь раз подряд, а затем издали боевой клич и затрубили – и тогда городская стена пала. В этой книге израильтяне не выглядят как победоносные завоеватели (как мы помним, бродя по пустыне, они и вовсе неоднократно отказывались идти в Ханаан), но скорее как инструмент борьбы с грехом.
Вместе с тем в Книге Иисуса Навина очевидным становится, что евреи представляют собой юную, не вполне, может быть, уверенную в своих силах и правах, по-прежнему совершающую ошибки – но уже сформировавшуюся нацию. Если Исход и Книга Чисел рисовали перед нами толпу испуганных, сомневающихся беглецов, вчерашних рабов, малодушных и капризничающих, как дети, то 40 лет спустя остановленный Богом Иордан переходит войско, укрепившееся в своей вере. Символично, что после пересечения этой границы для израильтян перестаёт появляться с небес манна. Теперь они питаются плодами Ханаанской земли – деталь, которую можно воспринять как метафору отлучения взрослеющего ребёнка от материнского молока. Таким образом, история об Исходе и прибытии в собственную землю – помимо прочего ещё и важнейший культурный сюжет о формировании народа. Из-за этого – у самых разных сообществ, многократно в человеческой истории – он становился поводом для рефлексии на тему национального. Образ народа, который был выведен из плена и огромными усилиями – а главное, верой – приблизился к входу в Землю обетованную, оказался особенно важен для сообществ, испытавших настоящее, не символическое рабство. Наиболее ярким примером в недавней истории человечества стало, конечно, афроамериканское население США.
Рабство просуществовало в Америке с начала XVII в. до 1865 г. Миллионы африканцев, привезённых в Новый Свет, создали собственную культуру, в которой архаические, языческие элементы переплетались с европейскими. Огромную роль в ней играла музыка. Это было связано с мощной, разветвлённой традицией африканского обрядового пения с использованием самых разных голосовых практик; не прерываясь, она причудливо эволюционировала, когда соприкоснулась с культурой белых колонистов. Результатом стали спиричуэлс: духовные песни, начавшие жизнь во времена рабовладения и продолжающие существовать поныне. Как часто бывает с «народными» мелодиями, отследить исторические корни и момент возникновения спиричуэлс трудно – у каждой из этих песен был конкретный автор, однако довольно долго они жили в культуре, распространяясь и принимая очертания вполне стихийно. Большинство из них появились в период между американской Войной за независимость и Гражданской войной, т. е. в конце XVIII – первой половине XIX в. С одной стороны, в них есть элементы архаической африканской ритуальности, с другой – они связаны с традицией распевания псалмов в протестантских церквях, в свою очередь привезённой в США из Британии ещё в колониальный период. С середины XVIII столетия духовная жизнь в Америке пережила несколько мощных витков так называемого «Великого пробуждения»[359] – волн религиозного воодушевления, коснувшегося миллионов людей. Всё это знаменовалось образованием новых церковных общин и протестантских конфессий, появлением миссионерских обществ, демократизацией христианской риторики, расцветом культуры «экстатической» евангелической проповеди. Распространялись идеи умеренности, терпимости и аболиционизма[360]. Все эти процессы существенно увеличили количество афроамериканцев, перешедших в христианство. На Севере они имели возможность участвовать в общей службе; на рабовладельческом Юге эта возможность была ограничена или отсутствовала вообще.
Результатом «Великого пробуждения» стало ещё и обогащение протестантской вокальной культуры. Гимны систематизировались, развивались и усложнялись, в XVIII в. популярен был знаменитый
