округе конечности — и все принадлежат гуманоидам. Я нашёл нескольких человек, двоих эльфов, дворфа, борода которого перемешалась с его же внутренностями, зверолюда и пару непонятных смесков, отличительные черты которых практически стёрла страшная смерть.
Удалось так же обнаружить эмблемы, которые, похоже, носили все погибшие: щит с закручивающейся в спираль двуглавой змеёй, одна голова которой оставалась снаружи, а вторая — в центре композиции. Они были выгравированы на броне и иногда на оружии, присутствовали на плащах и одежде — не было тут никого, кто был бы лишён этих отметин. Даже на самых обезображенных трупах можно было найти хотя бы намёк на эту эмблему.
Всё найденное оружие я побросал в инвентарь не глядя, так как обстановка не располагала ко вдумчивому изучению сомнительных, заставляющих сердце неприятно сжиматься «трофеев». До элементов брони дело тоже не дошло, так как даже моя жаба верхом на хомяке не могла заставить совесть позволить раздеть трупы. Да и много ли той брони сохранилось? Всё, что могло быть моего размера, пострадало от лап, клыков и хвостов мантикоры так, что не исправишь. Поножи какие или наручи ещё можно было отыскать, но не такой ценой.
А потом, перекатывая камни в попытках вытащить наружу, по всей видимости, жрицу, которой размозжило грудную клетку, я услышал то ли хрип, то ли плач. И тут же бросился на источник звука, надеясь, что тот неизвестный не замолкнет до того, как я его отыщу.
И он не замолк: среди осыпавшихся камней, в луже алой, с подозрительными чёрно-изумрудными вкраплениями крови лежал коренастый дворф с некогда окладистой и пышной, а сейчас пропитавшейся кровью бородой, похожей на паклю. Через всё его лицо тянулась глубокая безобразная рана, оставившая на месте правого глаза лишь пустую, с ошмётками чего-то глазницу, а его левая рука отсутствовала чуть выше локтя: одна лишь кость торчала. В правой ещё живой гуманоид держал совсем небольшую склянку, закупоренную пробкой, которую он просто не сумел открыть: со своим зрением, под кошачьим глазом, я без труда разглядел на стекле и древесине пробки следы зубов.
Вырвав снадобье из руки дворфа, я обратился к «астралу». Противоядие, и весьма мощное при этом. Тут же открутил, — кто, блять, это придумал⁈ — пробку, распахнул рот умирающего и вылил половину ему в глотку. Несколько капель, следуя известной из всё того же «астрала» инструкции, вылил в рану на лице, а остальное распределил по прочим ранам на теле. Доспехи мантикора перемолола в труху, но вместе с тем именно эта зачарованная, до сих пор сочащаяся маной сталь спасла хозяину жизнь.
И я не собирался бросать его без помощи, даже если это будет стоить мне немалой части запасов зелий. А оно будет, ведь сколько бы я ни лил зелья собственного производства, помогало оно едва-едва. Слишком обширны были раны дворфа, слишком много крови и сил он потерял, цепляясь за жизнь, в то время как я собирал оружие его товарищей. Сука!
Хотелось ругаться и кричать, но проклятая глотка не могла проронить ни слова.
Охватывающее меня бешенство, в итоге, пришлось выплёскивать, расчищая площадку вокруг от камней. Нашёлся полуторный, — больно здоровенный, собака, — боевой молот, и раздавленная набедренная сумка, некогда бывшая артефактом и сохранявшая в себе зелья, ныне разбившиеся, смешавшиеся и превратившиеся в опасную кашу. Уже это заставило меня заподозрить некий нюанс в появлении этих охотников на мантикор, но как следует обдумать всё не получилось: дворф, протяжно застонав, открыл глаза… глаз, простите.
— Человек? — Несмотря на своё откровенно паршивое состояние он и правда попытался встать, опираясь на правую руку и тщетно шевеля культёй левой. Мутный взгляд единственного глаза задержался на мне ненадолго, начав шарить по округе… и выцеплять среди камней и грунта тела его дорогих товарищей. О том, что они были ему дороги, я судил по выражению лица и тому, что читалось в глазах.
Отрицание, осознание, боль — коктейль захлестнувших дворфа эмоций послужил тому топливом, и он встал бы, если бы я не придержал бедолагу.
Я покачал головой, жестами и выражением лица пытаясь донести до дворфа всю нежелательность его попыток встать. На его лечение ушло почти всё содержимое кувшина, прежде чем основные ранения дворфа перестали свидетельствовать о его скорой смерти. Но что б поставить его на ноги требовалось прикончить ещё одного-двух пауков как минимум, а их на горизонте не наблюдалось.
Попутно я, конечно же, всё теми же жестами попытался указать на свою немоту, но понял ли он меня — тот ещё вопросец.
— Сумка?.. — Поднять с земли и показать то, что осталось от сумки, было несложно. Как и продемонстрировать пустую склянку от противоядия, которое я в него влил. И оно, я надеюсь, правда помогло. Было бы обидно истратить такой расходник просто потому, что дворф случайно выхватил из сумки его, а не зелье лечения. — Дерьмо! Ты что ж, на меня своё тратил?..
Я кивнул, попытавшись жестами и мимикой справиться о его здоровье. Не вышло. Дворф лишь шевельнул плечом, да посмотрел на меня тяжёлым, слабым взглядом.
— Найдётся, кхе-кхе, чем промочить горло?..
Ну да, зелье лечения в таких объёмах должно было высушить ему глотку. Не подумал, но дело это поправимое. Но для начала…
Я кивнул, для начала протянув ему кувшин с последними глотками зелья здоровья. Тот без лишних вопросов всё выпил. Кувшин опустел, запасы были аннулированы. Осталось только то, что имелось в «триединой» склянке. Будем считать это платой за то оружие, которое я успел прикарманить. Довольна, совесть? Нет? Ну и иди-ка ты…
Дальше я занялся подготовкой питья для раненого. Перелить из ведра в кувшин литр с небольшим жидкости, не пролив ни капли — задача не самая простая, учитывая осевшую в мышцах усталость. Переоценил я себя, тягая камни, точно бульдозер. Но это ничего: восстановлюсь…
Дворф, как только получил в свои руки кувшин, присосался к нему так, словно месяц перед этим прожил в пустыне на подножном корме. Литр — как в бездонную бочку, но внешне ему явно стало лучше. И то хлеб: видно, что не зря перевёл столько зелья. Он даже, уверенно мне кивнув, смог присесть, начав деловито оценивать имеющиеся повреждения. При взгляде на отсутствующую руку он на миг вздрогнул, но изъял откуда-то бинт и накрепко, но не без моей помощи замотал свежезаросшую рану. Вскоре повязка скрыла и пустую глазницу, и раны на торсе и ногах дворфа.
Только после этого он, опираясь на подставленную руку, встал, повторно
