Парадную залу маркграфского дворца спешно убрали и украсили свечами. На какого-то конюха напялили сшитую из мешковины мантию и заставили изображать епископа, отчего подгулявшие рыцари выли от восторга. Чтобы усилить впечатление, Гримберт распорядился согнать в кучу всех дворцовых сервов и заставить их изображать свиту новоявленного маркграфа. Жуткая это была свита – пустые глаза мертвецов одинаково безучастно глядели на лопочущего чушь «епископа», хохочущую публику и самого виновника торжества, который, облаченный в смехотворный «придворный костюм», украшенный кандалами, бледный и быстро протрезвевший, покорно дожидался своей участи.
Представление удалось на славу. Немалую лепту внесли острые на язык придворные и актеры домашнего театра. Они провозглашали нелепые в своей торжественности клятвы, звучали фанфары и хлопушки, незадачливого кузнеца осыпали лепестками роз. Когда этот гротескный, исполненный самого разнузданного фарса обряд стал утомлять собравшихся, Гримберт вышел вперед и сказал: «Этот человек хотел сделаться маркграфом Туринским. Будучи добрым владыкой, я подарю ему такую возможность. Но только пусть не жалуется, узнав, насколько тяжела маркграфская корона!..»
По сигналу церемониймейстера на беднягу возложили корону – сваренную из острых железных обломков, арматуры и кузнечного мусора чашу весом самое меньшее три полновесных стоуна[31], усеянную острыми шипами. Эту конструкцию слуги проворно водрузили ему на голову, после чего надлежащим образом закрепили, вогнав глубоко в череп болты.
Новый маркграф Туринский пережил коронацию, однако период его правления длился лишь несколько часов. Незадолго до рассвета он впал в горячечный бред, начал нести несуразицу, после чего изо рта пошла пена и душа новоявленного маркграфа, не успев насытиться всеми полагающимися новому титулу почестями, отправилась в небесную обитель.
Церемония вышла удивительно удачной как для импровизации. Дамы в притворном ужасе прикрывались веерами и кокетливо взвизгивали, рыцари-министериалы, похожие на свору голодных гиен, хохотали до слез, славя остроумие своего сюзерена, и только Магнебод по привычке ворчал. Черт, славные же были времена…
Да, Берхард получит свою баронскую корону, как кузнец получил свою. Гримберт еще не знал, каким образом, но…
– Значит, внутри никого нет? – спросил он, пока Берхард вновь не успел захрапеть. – Бронекапсула пуста?
– Должно быть, пуста. Уж извини, мессир, внутрь не заглядывал. Мож, там мина какая хитрая стоит или еще какая-то гадость. Нет уж, уволь. Раз ты у нас рыцарь, сам и лезь проверять. У меня на этот счет свои мысли.
– И ты так запросто бросил рыцарский доспех ржаветь под открытым небом? – не сдержался Гримберт. – Даже не заглянув внутрь? Поразительно.
– Мне от него добра ждать не приходится, – буркнул Берхард, не скрывая раздражения. – Благодарю покорно. С господскими игрушками развлекаться – себе дороже.
– Ты мог бы разобрать его на части и сбыть. Там одного металла должно быть на сотни квинталов…
– Я свою плату беру серебром, а не сталью, мессир. Или ты всерьез предлагаешь мне тащить металл из Альб на своем горбу? Да я охотнее таскал бы серу из ада!
– Там не только металл. Оборудование, приборы…
– К черту, – кратко ответил Берхард. – А ну как окажется там еретическая технология какая, что мне, через это на костер инквизиционный идти? Хрена с два! Нет уж, пускай лучше этот железный болван ржавеет себе под Бледным Пальцем. Мне с него толку никакого, так хоть и вреда не причинит… А вот тебе еще подумать предстоит.
– Мне? Что ты имеешь в…
Берхард вновь зевнул. На этот раз достаточно отчетливо, чтобы зевок получился демонстрационным. Он явно не горел желанием продолжать разговор, тем более ночью. На небосводе Гримберта больше не существовало ни светил, ни звезд, но его проводник явно намеревался использовать ночное время плодотворным образом.
– Вдруг ты гвоздь не в ту дырку ненароком сунешь, еще испепелишь себе половину мозга…
Берхард явно не имел никакого представления об устройстве рыцарского доспеха, однако слова, вырвавшиеся из его рта вперемешку с сонным ворчанием, очень уж удачно легли поверх тех мыслей, что беспокойными оводами вились у Гримберта в голове последний час.
Не в ту дырку ненароком сунешь…
«Можно подумать, я собираюсь в бордель», – подумал Гримберт с мысленным смешком.
Рыцарский доспех – это не нагруженная броней повозка, это сложнейший механизм, над которым колдуют десятки и сотни специалистов, от кузнецов и бронников до гидравликов, радистов и многочисленных ремесленников электрического дела. И лишь только они все закончат, за дело берутся настоящие мудрецы, настраивающие тонкую внутреннюю начинку механического мозга, калибрующие его органы чувств и шлифующие скорость реакции приводов. Оттого даже самый простой доспех иннбургских мастеров, чья работа, по мнению знатоков, не идет ни в какое сравнение с венецианскими или льежскими, обойдется владельцу самое малое в две тысячи флоринов. Может, таких денег не хватит на двести лет безудержного веселья и мотовства, но на полста хватит точно. Чертовски немалый куш.
Неудивительно, что многие рыцари предусмотрительно настраивали свой доспех на распознавание уникального нейроузора владельца – идеальный по своему устройству замок, который не подчинится ни отмычке в ловких пальцах, ни молоту с зубилом. Рыцарский доспех, может, и был механической марионеткой без воли рыцаря, но по крайней мере постоять за себя мог.
За полгода до Похлебки по-Арборийски один из туринских рыцарей, мессир Гунцо из Алеманнских земель, имел неосторожность напиться мертвецки пьяным на каком-то приеме, после чего, не доверяя более собственным ногам, забрался в доспех. Беда лишь в том, что он спутал свой «Закаленный Гнев» со стоящим поодаль «Ультором» мессира Медарда Медноусого. Неудивительно, оба вышли из одной базельской кузни и выглядели единоутробными братьями, если не считать различий в вооружении и гербов.
Про мессира Гунцо при дворе частенько острили, будто он достаточно близорук, чтоб спутать собственную супругу со служанкой в трактире, но в этот раз в его глазах и верно стояла непроглядная ночь. Неудивительно, что все гербы были для него на одно лицо, как лягушки на болоте.
Тщетно верный оруженосец просил его одуматься – мессир Гунцо проворно забрался в бронекапсулу чужого доспеха и, прежде чем кто-то успел ему помешать, привычно воткнул себе в затылок нейроштифты. Все остальное произошло в считаные миллисекунды, которых, скорее всего, мозгу мессира Гунцо даже не хватило, чтоб осознать свою ошибку. А еще секундой спустя уже отсутствовала и та структура, которая могла что-либо осознавать.
Оруженосец потом утверждал, будто видел, как в выпученных глазах его господина мелькнул свет – «будто отсвет Вифлеемской звезды», – прежде чем череп рыцаря разлетелся подобно гранате, испачкав внутренности бронекапсулы тлеющей серой мякотью, которая еще недавно воображала себя мессиром Гунцо и провозглашала за столом остроумные тосты.
