получить похвалу, когда ты со своей семьей бездельников решите сделать что-то, достойное поклонения.
Он перестал верить в богов вскоре после того, как выкопал могилу, которая была слишком маленькой, чтобы быть справедливой. Но, несмотря на это, он поймал себя на том, что всю дорогу до ближайшей таверны оглядывался через плечо, и тяжесть взглядов тягостно давила ему между лопаток.
Но позади не было ничего, кроме пустых мощёных улиц и далёкой, ничего не выражающей луны.
ГЛАВА 21
ЭЛИАС
Он определённо не так представлял себе эту ночь.
Он не мог закрыть глаза, даже когда в гарнизоне Атласа наступила темнота. Его тело вздрагивало, просыпаясь от каждого храпа и сопения, доносившегося с коек над и под ним. Каждый сантиметр его кожи пел от адреналина, от возбуждения, от чистого, беззастенчивого ужаса.
Он был в Атласе. В их дворце.
Гарнизон Атласа был устроен иначе, чем никсианские казармы, где все они были свалены в огромное общее пространство, расставляя койки везде, где они могли поместиться, иногда объединяя их, чтобы освободить больше места и обеспечить больше тепла. Как гигантская вечеринка с ночевкой. Гарнизон Атласа был разделён на несколько разных помещений, по шесть кроватей в комнате, по три у каждой боковой стены. Там было два шкафа, две ванные комнаты и ни одного окна.
Он ненавидел это.
Было чертовски жарко, жарче могло бы быть, по его мнению, в озерах Инферы. Даже тонкого одеяла, натянутого на его койку, было слишком много. Он не мог спать с раскрытыми ногами, но и не мог спать под одеялом. Всё было в поту и духоте, духота нагревала его тело до такой степени, что он поймал себя на том, что отчаянно желает нырнуть в сугроб с головой.
Он мог бы пойти в ванную и принять холодный душ — по крайней мере, у Атласа был водопровод, а они с Сорен иногда шутили, что им это не по силам, — но он не хотел рисковать, разбудив своих новых соседей по комнате. Более того, он не хотел бросать свой рюкзак, который ему удалось выхватить из-за декоративного растения, в котором он спрятал его по дороге в поисках Сорен. Оставлять его открытым для любопытства этих стражников Атласа было неразумным ходом.
Он знал, как обстоят дела с новобранцами в любом случае. Благодаря своим однополчанам в Никсе — главным образом Сорен — он достаточно подвергся издевательствам в этой жизни и в следующей.
Сорен. Мортем бы её побрала, ей каким-то образом всегда удавалось взять любую нелепость, которую ей подавали, и поднять её на новый уровень полного безумия. Он начинал думать, что хаос, который цеплялся за её пятки, был заразителен.
— Я Солейл, — сказала она ему, её голос надломился под тяжестью лжи, которую они закрутили в её голове, её глаза были душераздирающе серьёзными.
Он слишком долго шёл сюда. Даже когда она стала возвращаться к себе прежней, пробиваясь к озорному, непочтительному боевому товарищу, которого он знал, это сомнение всё ещё крутилось в её глазах.
Боги, он не знал, что делать и как спасти её от этого. У него даже не было времени увидеть, насколько глубока была эта иллюзия.
Что они пообещали ей, чтобы заставить её впустить свою магию в её голову? Анима была главной богиней Атласа, что означало все виды магии, граничащие с моралью. Конечно, у Мортем была своя доля магии, с которой в прошлом обращались неправильно, но ничего похожего на Аниму. Самой безобидной магией Жизни было исцеление, но в её репертуаре были и другие трюки, гораздо более опасные, и Элиас не знал, с чем он имеет дело. И даже это было лучше, чем если бы с Сорен справился кто-то, благословленный Оккассио. Одаренные Богиней Времени могли делать вещи, о которых Элиасу иногда снились кошмары.
Он сунул руку под подушку, нашёл свой рюкзак и начал рыться, пока его пальцы не коснулись чёток. Он зажмурил глаза. «Мортем, пожалуйста, что бы они с ней ни сделали… придай ей сил. Верни её мне ещё раз. Ещё один раз».
Позволить Сорен уговорить его на этот недоделанный план было ошибкой. Была причина, по которой никсианские шпионы никогда не проникали в этот дворец. Была причина, по которой ему пришлось связаться с несколькими их агентами в городе, просто чтобы выяснить, как пройти через ворота. Каждый из них отослал его с одним и тем же предупреждением: кто-то в этом дворце знает, как распознать никсианца, независимо от того, насколько хорошо они играют атласца. Береги свою спину — и Мортем благословит твою душу.
Скорее всего, он истратил все благосклонности, которые накопил у своей богини только для того, чтобы добраться до Сорен живым. На данный момент он испытывал свою удачу гораздо больше, чем когда-либо намеревался.
Их поймают. Это был лишь вопрос времени.
Он попытался перевернуться на бок, но в плече запульсировала острая боль, и ему пришлось прикусить язык, чтобы не выругаться. Он закатал рукав, решив проверить рану впервые за несколько дней, его кончики пальцев коснулись горячей и напряжённой кожи — не только от жары в Атласе.
Запах гноя ударил ему в нос с такой силой, что ему пришлось зажать рот рукой, чтобы заглушить рвотный позыв. Технически рана была закрыта, но шрам остался, отвратительное красно-фиолетовое пятно с раздражёнными красными венами, начинающими прокладывать свои собственные дорожки под его кожей. В центре этого шрама кожа начала бледнеть, становясь серой — мёртвой.
Его желудок опустился к пальцам ног, и он вернул рукав на место.
Его время без симптомов, возможно, ещё не истекло. Прошло всего несколько недель с тех пор, как его укусили. Только старики чересчур быстро умирали от этого яда.
Или, по крайней мере, так было до сих пор.
Может быть, он действительно истратил свою благосклонность Мортем. Может быть, она оказала ему эту единственную милость — увидеть Сорен живой — и это было всё, что она была готова предложить.
— Пока нет, — сказал он вслух, слова были такими тихими, что вышли без голоса, лишь порыв дыхания. — Пожалуйста, если ты когда-нибудь любила меня, если я когда-нибудь хорошо служил тебе… Пожалуйста, просто дай мне ещё немного времени. Просто позволь мне отвезти её домой.
Ответа, который он мог бы услышать, не было; его никогда не было. Но он подумал, что, может быть, совершенно случайно, боль немного отступила. И когда он снова осмотрел рану, плоть в центре показалась ему розовее — как будто смерть вышла из неё, пусть и немного,
