Книга Ужасное сияние - Мэй Платт

Она помнит, как функционируют телепорты. Это она их изобрела, в конце концов.

Холод нерационален, объективная температура в эпицентре свыше пяти тысяч кельвинов. Её комната должна была бы потечь расплавленным металлом, помещение изолировано, стены толщиной в несколько метров, только ничто не способно противостоять чистой энергии; но она не находится ни в одной точке пространства, чтобы влиять на окружающие объекты, ни в едином времени. Когда они это открыли, то описывали «параллельными мирами», но на самом деле речь идёт о квантовой телепортации, феномене, известном и до их открытия. Она — фотон в запутанном состоянии, в бесконечно размноженной, фрактальной суперпозиции. Одновременно все поляризации. Она здесь, она в остальных полисах, она всюду — и, что пугает брата, ещё и «всегда».

Человек бы сошёл с ума, но она давно перестала быть человеком.

Может, в тот день, когда осколок разбитой бутылки прошёл сквозь свет вместо лица, когда в мир бесконтрольно вырвались другие фотоны — позже их назовут фрактальными сигнатурами, аладами, голодными демонами.

Её назвали Инанной.

Она слышала. Заря утренняя, заря вечерняя. Наверняка это брат придумал для неё эту романтичную легенду — с намёком на единение времени. Утро-вечер. Для состояния частицы нет никакой разницы.

Ей просто холодно, и этому нет никакого объяснения, как и тому, что она — без нервных окончаний и температурных рецепторов — вообще способна ощущать озноб.

Когда брат приходит, она вспоминает его и своё имя.

Его зовут Энди.

Её — Дана Мальмор.

Предыдущие сто тысяч раз она едва не пожаловалась: «Мне так холодно», и всякий раз удавалось вовремя прикусить язык, как бы ни был абсурден фразеологизм в её случае. Дана анализировала собственное состояние и пришла к выводу, что находится в состоянии замершей телепортации, как будто, надорвав однажды ткань двух взаимодействующих вселенных, она осталась где-то на изнанке, не внутри и не снаружи; там, где водились алады — и её тело тоже, возможно, всё ещё из плоти и крови, изуродованное и искажённое, как то, во что неизбежно превращается Энди. Она может «лечить» его от «фрактальной мутации», а себя?

Если ты становишься наблюдателем, то встраиваешься в систему. Дана не могла быть собственным наблюдателем.

Зато могла другое.

Дверь подчинялась её прикосновению — Энди настроил всё таким образом, чтобы замок реагировал на определённый светофрактальный код. Она могла менять свою материальность, пусть и не до конца понимая, как именно это делает — подобно тому, как не сведущий в нейрофизиологии человек не расскажет, как он ходит или ездит на велосипеде. Интересно, сохранились ли ещё велосипеды?..

Она любила и ненавидела визиты брата. Он приходил, изуродованный и порой почти не похожий на человека, с торчащими из локтевого сгиба выростами недоразвитых рук, лопнувшей кожей, с нитями размноженных и наслоившихся друг на друга внутренностей. Он не мог умереть, похоже, тоже застряв между мирами и реальностями, только ему повезло меньше — весь свет остался «снаружи».

Любила — тут проще.

— Энди.

В этот раз он выглядел почти нормально. Бледный, уставший, с тёмными кругами под глазами, но никакой напряжённо-воспалённой кожи, никаких мокнущих ран с торчащими кусками костей или гладкой мускулатуры там, где должна быть лишь поперечно-полосатая; никаких смещённых фасций и сукровицы, зубов на разделённом буграми затылке или cотни пальцев по всей руке.

— Что случилось?

— Дана.

Очень кстати он напомнил имя.

— Ты говорила про Лакос. И про Таннера.

Она просеяла тысячи «если» и «когда». Кивнула.

— В тот раз у нас ведь получилось, да?

— Ты что же… ох, чёрт. Дана, ты не помнишь? — Энди сел в углу, буквально рухнул на пол, пытаясь закрываться от неё козырьком ладони. Дана постаралась приглушить свечение. — Лакос. Город на дне озера. Ты говорила в прошлый раз.

Говорила ли? Она не была уверена. «Когда» и «если» подчинены броуновскому движению.

Сияние поддавалось ей не очень охотно, но по лицу Энди стекали капли пота, постепенно превращаясь в пузыри ожогов. Он никогда не жаловался на жар, как она — на холод. Нужно будет «почистить», чтобы регенерация не исказила брата по её, Даны, вине.

— Да. Я помню.

Материальность достигла точки экстремума. Дана теперь могла сесть рядом, погладить Энди по щеке тыльной стороной ладони. Безопасно.

— Ты уверена, что туда надо возвращаться? Смотри, я сделал, как ты предложила: подсказал Таннеру, и тот уже нашёл среди своих агентов подходящие кандидатуры. Мы не торопимся, но ты понимаешь, что…

— Понимаю.

Энди нервничал. По нему это было очень заметно — просто удивительно, как другие ничего не понимают, считают его невозмутимым и непроницаемым. Может, дело в том, что они всё ещё оставались близнецами.

— Дана, а ещё они привели мне нового раптора, чёрт его подери, — Энди ударил кулаком об пол. — Сорен и Эшворт. Привели женщину с приращённой к спине рукой, сказали — вот вам, биомодификант на основе подверженной мутации материи. Мол, скоро мы научимся клепать таких сотнями, сделаем их по пять метров в высоту и неуязвимыми. Мне не нравится идея, Дана. Когда появились первые вроде меня, их называли мутантами и боялись. Я запретил. Вырвал это понятие из семантики, насколько мог. Я, может, и урод, но хотел, чтобы они себя не чувствовали такими же. Потом они стали рапторами, героями-защитниками, а теперь эти двое пытаются создать чудовищ.

— Пускай. Разреши им.

Она потёрлась носом о его мочку уха: очень детский жест, которым они друг друга успокаивали, если снились кошмары. Лет до десяти им всё время снились одни и те же кошмары, а вечно занятые родители отмахивались — нет никаких монстров под кроватью. Отец мог и отвесить по оплеухе, так что оба научились успокаивать себя сами.

— И Лакос? Зачем?

— Там есть то, что всё ещё необходимо. Прошлый раз не был падением.

Энди скептично фыркнул.

— Наоборот, — уверила его Дана, её пальцы переливались зелёным, она раздавливала пузыри ожогов на щеке и груди брата, а потом удерживала сияющий палец, чтобы направить регенерацию в нужное «когда» и «как». Никаких фрактальных отклонений. Энди тяжело дышал, глаза закатились. Ей хотелось поднять и баюкать его, как ребёнка, несмотря на то, что это он «большой братец» и охотно носил её на руках; и на то, что способность воспринимать и взаимодействовать с материей ограничивало нечто более могущественное, чем собственная сила воли, разум и всё то человеческое, что они оба всегда считали превыше любых