спокойным голосом. – У кого плохая обувь – поменяйте сапоги.
Поляну, где произошла стычка, окружили уголовники. Глаза горят, губы отклячены, растопыренные пальцы снуют по воздуху, стремясь что-нибудь ухватить, трепещут…
– А-а-а! – восторженно вскричал Жорик – он, похоже, взял верховодство над уголовниками. Пальцы на его руках зашевелились жадно, будто щупальцы.
Кинулся к зырянам.
– На колени, гады! – неожиданно взвизгнул он. – Это вы нас заложили, это вы сода привели вохру! А-а-а!
Зыряне молчали. Они не умели врать, поэтому не стали отпираться. Только головы опустили.
– Колуны! Плесень! – продолжал визжать Жорик. – Хабалы! Чугреи! Хавки!
В следующее мгновение произошло то, что могло произойти, но никто не думал, не допускал даже мысли, что это произойдет. Жорик, визгливый как уж и скользкий, будто налим, прыгнул вперед и подхватил с земли мокрый от крови автомат одного из вохровцев.
С оружием Жорик был знаком – научил кто-то. Стремительно, одним рывком взвел затвор и длинной очередью уложил всех зырян. Всех до единого. Такая меткая стрельба бывает редкой даже у мастеров.
– А-а-а-а! – восторженно проорал Жорик. Добавить что-либо к своему воплю он не успел: Перевозчиков коротким ударом ноги выбил у него автомат, потом всадил кулак в Жорикову челюсть.
От удара Жорик даже подпрыгнул, родившийся внутри влажный вскрик так там, внутри, и остался, челюсть у Жорика съехала набок. Перевозчиков ухватил его за воротник и поволок к ближайшему дереву.
Приткнул его спиной к усыхающему стволу, словно бы на сучок насадил, проговорил, горько морща рот:
– Ни расправ, ни самосуда у нас не будет, – Перевозчиков нервно дернул головой. – Насилия над женщинами тоже не будет… Наказание за все это одно – смерть!
Жорик мгновенно понял, что к чему, надорванно вскрикнул и, сорвавшись с сучка, пополз вниз, под ствол дерева. Из широко распахнутого рта на телогрейку полились слюни.
Перевозчиков приподнял ствол автомата и в то же мгновение, не колеблясь ни секунды и не слушая вопли Жорика, дал по нему очередь. В упор. Только брызги крови полетели в разные стороны, следом – сорванные с головы перья.
– Никакого самосуда над людьми, – враз охрипшим голосом произнес Перевозчиков, – даже если встретим настоящих фрицев в эсесовской одежде… Понятно?
Поляну, на которой произошла стычка, хотели покинуть немедленно – особенно на этом настаивали уголовники. Вместо Жорика ими уже командовал другой человек по прозвищу Кутах, – в отличие от своего предшественника, длинный, как коломенская верста, с плоским, словно гладильная доска лицом, – у него даже нос был плоским, – и маленькими, смышлеными будто у опытной лесной птицы глазами.
Кутай не был так суетлив и так криклив, как Жорик, это был человек другого склада. Руки имел железные, а силу – лошадиную. Мог запросто переломить пополам ствол взрослой болотной сосны, мог, ухватившись руками за бычью голову, за рога, резко крутануть и завалить на землю животное, весившее не меньше паровоза.
Китаев думал, что такие экземпляры, как Кутай, в лагере, среди зеков уже не встречаются, но, оказывается, они есть и, если покопаться внимательнее, могут найтись еще.
Если в лагере, особенно в зимнюю пору, разделение «политический» – «уголовник» было не то чтобы заметным, оно назойливо бросалось в глаза, то сейчас, в походе, разделение это, как ни странно, сделалось еще более глубоким: магаданский «кум», например, получил от Кутаха неожиданное предупреждение:
– Смотри, красноперый, вашего брата, подлипал в сапогах, я очень не люблю, понял? – Кутах хмуро улыбнулся, обнажив сжим крепких желтоватых зубов. – Если рядом со своим следом встречу твой след – сверну голову набок и запихаю ее тебе в задницу. Понял, чем муж женку донял?
– Трудно не понять, – магаданский «кум» хмыкнул, он был не только сообразительный, но и не очень боязливый, предупреждение Кутаха его не испугало.
– Вот и старайся ко мне не приближаться, – предупредил Кутах.
– А ты ко мне, – не удержался от ответного хода магаданский «кум».
Кутах в ответ улыбнулся хмуро и загадочно – так улыбаться могут, наверное, только людоеды.
Днем был сделан часовой привал. Перевозчиков обошел свое войско, отметил то, что нельзя было не отметить: уголовников стало еще меньше, войско убавилось уже примерно наполовину.
В основном уголовники потекли к железной дороге, рассчитывая там прыгнуть на какую-нибудь подножку и в проходящем вагоне отбыть в дали дальние, манящие. Большую ошибку делали эти люди, с подножек их легко посшибают – ну как кур с насеста. Ни один не доедет до Печоры, до Ухты и тем более – до Сыктывкара с Котласом. С другой стороны, и жалеть, что эти люди поисчезали, особо не стоило – все равно проку от этих борцов с картофельной баландой и гречневой кашей, заправленной лягушками, было ноль целых, ноль десятых. Перевозчиков подумал, подумал и махнул рукой – нет так нет, в конце концов.
Для привала выбрали открытую, доступную всем ветрам луговую площадку, как ни странно, сухую, хотя сухих мест в здешних сырых окрестностях быть, наверное, не должно совсем по природным данным или, как любили говорить лагерные «кумы», «по определению». Перевозчиков послал Китаева и магаданского «кума» на край площадки.
– Покараульте на всякий случай, – попросил он, – мало ли что…
Китаев подцепил за ремень автомат, Брыль подхватил свою старую винтовку. Старшой прав: всякое может случиться, а береженого, говорят, Бог бережет.
Удивительная штука, прямо-таки явление природы: в середине луга комаров не было, а вот по краям, в углах его кровососы роились так густо, что от них воздух делался темным.
– Гляди-ка, куропатки, – магаданский «кум» ткнул Китаева локтем в бок, пригнулся, чтобы его прикрыла трава.
– Где? – шепотом спросил Китаев.
– А вон. – Брыль также перешел на шепот.
Китаев присмотрелся и увидел десятка полтора крапчато-серых птиц, которые, стоя на небольшом взгорке, мелко трясли, мельтешили крыльями, удерживаясь на месте. Рты у птиц были открыты.
– Видишь, как остроумно они питаются, а? – прошептал Брыль с невольным уважением.
Только сейчас Китаев понял, что более остроумного способа пообедать не придумаешь – невозможно придумать. Это только природа, вечная изобретательница, умница редкая, лучшее творение Всевышнего, способна предложить такое. Над взгорбком, подбиваемые ветерком, проносились комары, много комаров. Они не задерживались – воздушное течение уволакивало их в сторону, наматывало на невидимый кулак, трясло и швыряло на макушки неровных темных сосенок.
Надо было выбрать верное место, где комарья роилось больше всего, и приметливые птицы выбрали его. Вычислили по невидимым струям, по легкому движению воздуха, по запаху еды. Каждая куропатка стояла с готовно распахнутым клювом, комаров несло прямо в клюв. Когда рот был до отказа набит едой, оставалось только клюв захлопнуть, еду проглотить и вновь открыть рот.
Пятнадцать минут пребывания на «хлебном» месте, и куропатка набивалась едой под самую завлеку.
– Потрясающе! – с невольным восхищением прошептал Китаев. Несмотря на фронт и лагерь, на испытания, боль, обиду и то, что осталось позади, он не утратил способности восхищаться. Не добила его, выходит,
