Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
В ходе масштабного процесса огораживания неизбежно поглощалось множество мелких ферм, на сей раз уже не по взаимным соглашениям, а в соответствии с актами парламента, принятыми в интересах крупных землевладельцев[180]. В период между 1700 и 1760 годами процесс охватил 137 000 га земли, бóльшая часть из которых была огорожена после 1730 года. Еще больше земель было огорожено в конце века. Общинные участки, неогороженные или неиспользуемые пастбища исчезали под натиском нового мира, где давно не было места феодалу – хозяину манора, а землевладельцы и фермеры-арендаторы нанимали работников для обработки полей. К 1865 году, когда огораживание было законодательно запрещено, в общественной собственности находилось всего лишь около 4 % британской земли.
Социальные издержки огораживания были огромны. Общинные земли когда-то кормили десятки тысяч бедняков из маленьких деревень, которые держали свиней и крупный рогатый скот, «тощих заморышей, не годных ни на дойку, ни под ярмо»[181]. Артур Юнг приводил в пример Блофилд в Норфолке, где 30 семей сквоттеров содержали 23 коровы, 18 лошадей и других животных всего на 16 га земли (площадь общинных земель составляла 280 га). Теперь, когда таких земель не стало, этим людям пришлось выбирать между крайней нищетой в родных деревнях и миграцией в крупные города в поисках работы на фабриках. Тысячи выходцев из семей бедных фермеров всего лишь меняли одну форму жалкого существования на другую, во власти работодателей. Многие землевладельцы были довольны высоким уровнем безработицы, поскольку это гарантировало низкие расходы на оплату труда в аграрном секторе. Сельская беднота практически превратилась в отдельный человеческий вид «низшего порядка». Когда звучали предложения выделить хоть немного земли сельскохозяйственным рабочим, это воспринималось как непозволительное расточительство. Во многих частях Британии жалование батраков едва позволяло им не умереть с голоду, даже с учетом бесплатного жилья и натуральной оплаты, а также помощи домочадцев, подрабатывавших рукоделием или сбором хвороста. Мало кто из лендлордов пытался улучшить нездоровые условия жизни своих арендаторов, лишенных «всякой возможности для рационального ведения хозяйства, выращивания кормов и внесения удобрений»[182].
К 1780 году в Англии, в отличие от Дании, Швеции, Пруссии и послереволюционной Франции, немногие из сельских тружеников владели землей. Девяносто процентов ее обрабатывалось арендаторами – основными нанимателями временной рабочей силы. Батраки жили в ужасных условиях. Публицист и реформатор Уильям Коббет писал в книге «Загородные прогулки» (1830): «Я никогда не видел человеческого несчастья, равного этому, даже среди свободных американских негров»[183]. Уровень жизни среднего английского батрака в 1800 году был ниже, чем у большинства сегодняшних земледельцев третьего мира, кормящихся натуральным хозяйством. Грязный, одетый в лохмотья, едва выживающий на хлебе, сыре и воде, деревенский работник из Британии XVIII–XIX веков был далек от образа симпатичного румяного селянина, столь любимого художниками и производителями праздничных открыток. Роберт Троу-Смит пишет: «Если где-то в деревнях того времени и встречались веселье, чистота и здоровье, то это была победа страдающих людей над обстоятельствами»[184]. Занятость была в лучшем случае сезонной, но даже эти рабочие места значительно сократились с внедрением механических молотилок.
К середине XVIII века Британия уже не была строго иерархическим обществом, где главную роль играло происхождение. Теперь все решало владение собственностью. Общество стало более «текучим»: обычным делом стали вертикальная мобильность и браки между землевладельческой знатью и городской буржуазией. Помещики перестали быть закрытой кастой. Это резко контрастировало с Францией, где аристократ, занявшийся коммерцией, мог лишиться дворянских привилегий, за исключением тех случаев, когда эта деятельность признавалась отвечающей национальным интересам. В Британии быстро стирались юридические различия между рангами ниже пэра и размывались границы между городом и деревней. Однако более половины населения составляли «бедняки» – мелкие лавочники, мастеровые, ремесленники, рабочие, солдаты и матросы, бродяги и нищие, у которых не было достаточных сбережений на случай неурожая или на старость. Им приходилось рассчитывать на благотворительность или воровать, чтобы выжить, и потому они представляли особую опасность для закона и порядка[185].
Сложные и до сих пор малоизученные системы обратной связи, объединявшие разные направления нового сельского хозяйства, ухудшающийся климат на пике малого ледникового периода, экономические и социальные условия, подготовили Британию к промышленной революции. Помимо очевидных связей, существовали и скрытые. Еще в 1664 году священник из Сомерсета по имени Ричард Эберн призывал к массовому переселению в колонии – по 16 тысяч человек ежегодно – как решению проблемы роста количества бедняков. Столетие спустя население Британии значительно выросло, обострилась проблема безработицы и нехватки земли. Все большее число ремесленников и сельских работников в качестве пути к новой жизни выбирали эмиграцию, ручеек которой превратился в мощный поток в XIX веке, когда пароходы и железные дороги сделали возможными перевозки огромного количества людей. Десятки тысяч батраков ехали в Северную Америку, Австралию, Южную Африку и Новую Зеландию, где доступная земля и упорный труд делали их полноправными фермерами. Последовавшая за этим широкомасштабная расчистка земель серьезно повлияла на содержание в атмосфере углекислого газа, что стало важным фактором глобального потепления, начавшегося в конце XIX века.
Глава 9
Голод и революция
Земля не только меньше порождала, но и меньше обрабатывалась. Во многих местах она и не стоила того, чтобы ее возделывать. Крупные землевладельцы уставали выдавать своим крестьянам суммы, которые никогда не возвращались, забывали о земле, требовавшей дорогостоящей мелиорации. Возделываемые площади сокращались, а заброшенные расширялись… Стоит ли удивляться, при полуголодных земледельцах, что посевы не всходили или что земля истощалась и отказывалась приносить урожай? Годового урожая уже не хватало на год. Природа давала все меньше и меньше; приближался 1789 год.
Жюль Мишле[186] Историк Фернан Бродель в качестве яркой характеристики доиндустриального сельского хозяйства Франции однажды сравнил сцену сбора урожая на миниатюре из «Турино-Миланского часослова» XV века со «Жнецом» Винсента Ван Гога, написанным в 1885 году. Их разделяет более трех столетий, однако крестьяне используют одинаковые инструменты и находятся в одинаковых позах. Эти технологии еще в XV веке были очень древними. Пока в Британии набирала обороты аграрная революция, миллионы подданных короля Людовика XIV все еще жили в условиях сельского хозяйства, мало изменившихся со времен Средневековья. Ипполит Тэн писал о французской бедноте накануне революции 1789 года: «Народ подобен человеку, идущему через пруд по самый рот в воде: малейшая ямка, малейшая рябь лишают его опоры – он захлебывается и тонет»[187]. Эти слова в той же мере применимы и к периоду XV–XVII веков.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
