коробок.
— Все, что он имел?
— Ага.
Какое-то время старушка обдумывает мое откровение, мы же с Клементом просто стоим и хлопаем глазами. Наконец, Мэнди бросает взгляд на часы. Я улавливаю ее намек.
— Огромное вам спасибо, что уделили нам время. Приятно осознавать, что мой отец сделал столько полезного.
— Что правда, то правда, и, если это послужит вам утешением, его наследие будет продолжать жить в деятельности «Фонда НТН».
Мы пожимаем друг другу руки. У меня остается лишь один вопрос:
— Мэнди, могу я поинтересоваться, что в названии вашей организации означают буквы «НТН»?
— «Не теряй надежды». Это был девиз Денниса по жизни.
Покидая отсыревший кабинет, не могу отделаться от мысли, что более подходящей аббревиатурой для фонда было бы «ЕОТ» — еще один тупик.
22
На улице делюсь своим разочарованием с Клементом:
— Похоже, только зря потратили время. Кроме дифирамбов, каким святым, оказывается, был мой папаша, ничего путного и не услышали.
— Я бы так не сказал, пупсик.
— Вот как? Тогда объясните мне, что же мы такого узнали?
Великан пару раз поглаживает усы.
— Он финансировал свой фонд многие годы, что отнюдь не дешево, как мне представляется. Откуда бабки?
— Понятия не имею. И, честно говоря, больше меня интересуют другие вопросы. Например, зачем он вообще учредил благотворительную организацию?
— Возможно, твой старик пытался обрести искупление, — отвечает великан, закуривая сигарету. — А это, поверь мне, не так-то просто.
— Но если он был невиновен, как вы сами же предположили, не кажется ли вам, что тратить время и деньги ему прежде всего стоило на доказательство собственной невиновности?
— Кто его знает, — пожимает плечами Клемент. — Добавим этот вопрос к остальным, на которые у нас пока нет ответа.
Своим комментарием, однако, он ненамеренно сдирает бинты с еще не зажившей раны, и меня несет:
— А я вот что вам скажу, Клемент. Он вышел из тюрьмы за год до смерти мамы. И где, черт побери, был наш святой Деннис Хоган, когда ее не стало? Последние двадцать семь лет он помогал полным незнакомцам, а когда дело касалось помощи собственной дочери, ему было совершенно насрать! Если он был невиновен, почему не пришел ко мне?
Великан глубоко затягивается сигаретой, пока я стою и клокочу от гнева.
— Не знаю, — произносит наконец он, выпуская у меня над головой облачко дыма. — Но что, если избегать встреч с тобой и было смелостью?
— Что за вздор!
— Вздор? А вдруг из-за его дел с «Клоуторном» у него не оставалось выбора?
Всю свою журналистскую карьеру я неизменно старалась придерживаться в репортажах золотой середины. Всегда выслушивала мнение противной стороны и, даже если не соглашалась с ним, не позволяла личным предубеждениям влиять на приговор. Но в данном случае мне сложно сохранять объективность.
— Простите, но я все-таки считаю, что он был трусом!
— Может, ты и права, — пожимает Клемент плечами. — Вот только еще неделю назад ты считала, будто я замешан в каком-то дерьме с продажным политиком — и как же дела обстоят сейчас?
— Это другое!
— Да ну? Я всего лишь советую тебе не делать поспешных выводов.
— Ладно, — фыркаю я. — Но как только моя правота станет очевидной, я ожидаю извинений… и бочку вина!
— Уже бегу в магазин, — усмехается великан. — Ну так что, в Бетнал-Грин?
— В Бетнал-Грин.
По заключении соглашения о прекращении огня мы направляемся обратно к станции подземки «Барбикан».
Семь минут прогулки, поездка на подземке с пересадкой — и до нашей последней надежды выяснить что-либо об отце остается чуть менее километра пешком.
— А если ее нет дома? — задается вопросом Клемент, когда мы выходим из павильона «Бетнал-Грин».
— Суну под дверь визитку, что еще делать.
Минут через десять мы оказываемся на Веллингтон-Роу, в эдаком архитектурном винегрете, где вдоль одной стороны дороги тянутся живописные викторианские таунхаусы, а вдоль другой — корпуса уродливых муниципальных многоэтажек.
К счастью, предмет наших поисков располагается на красивой стороне улицы, где-то на ее середине.
Я нажимаю на кнопку звонка.
Ответа все нет и нет, и начинает казаться, что путешествие проделано впустую. Начинаю искать в сумочке визитку, но тут за дверью слышится бренчание цепочки.
Дверь открывается.
На пороге появляется дама весьма преклонного возраста. Дряблые черты и морщины на лице отвечают указанным в списке избирателей годам, однако, судя по обесцвеченным волосам и обилию нанесенной косметики, она не из тех, кто готов смириться со старостью.
— Чем могу помочь? — осведомляется она с сильным ист-эндским акцентом.
— Это вы Нэнси Хокинс? — уточняю я.
— В зависимости от того, кто спрашивает, дорогуша. Ты, случаем, не из налоговой?
— Хм, нет.
— Вот и ладненько. Да, я и есть Нэнси Хокинс.
— О, замечательно. Простите, что не предупредила вас заранее, но я надеялась поговорить с вами о своем отце.
— О твоем отце?
— Да, Деннисе Хогане. Как я понимаю, когда-то вы сдавали ему жилье?
— Боже правый, как он поживает, старый чертяга?
«Блин, она не знает».
— Собственно, именно поэтому мы здесь. Можно нам войти?
— А у тебя есть какой-нибудь документ? Нынче никому нельзя доверять.
— Да, конечно.
Достаю из сумочки права и показываю хозяйке.
— А у него? — спрашивает бдительная домовладелица, кивая на Клемента.
— Нет у меня никаких документов, дорогуша, — подмигивает он. — Но разве вы со мной не справитесь в случае чего?
— А то, — воркует старушка в ответ. — Мне нравятся здоровые мужики.
Мое больное воображение рисует Нэнси в красной комбинации и чулках. Содрогнувшись, я следую ее приглашению и переступаю порог.
Внутри дом полностью соответствует хозяйке — безвкусный и устаревший. Нэнси проводит нас в комнату, которую гордо именует салоном, но в действительности это всего лишь гостиная три на три метра, оклеенная аляповатыми бархатными обоями. Она предлагает нам расположиться на диване, более уместном в какой-нибудь комедии семидесятых.
— Ну так как он? — спрашивает старушка, усаживаясь в кресло.
Помимо воли меня охватывают воспоминания о том, как мне приходилось сообщать друзьям мамы о ее смерти. Даже на седьмой-восьмой раз легче не становилось.
— Боюсь, Нэнси, у меня для вас плохие вести. Мой отец умер в прошлом месяце.
Она бледнеет и ахает:
— О нет! Только не Денни!
А вот то, что старушка называет его Денни, интересно.
— Как это произошло?
— Он мирно ушел во сне.
Разумеется, я понятия не имею об обстоятельствах кончины отца, но ведь совсем не обязательно сообщать ей противоположное.
Нэнси поворачивается к Клементу.
— Будь душкой, плесни-ка мне бренди.
Она кивает на бар в углу, и великан послушно отправляется за выпивкой.
— Надеюсь, Нэнси, вы не возражаете, если я поинтересуюсь, насколько
