Создатель, как же мне не нравится этот разговор!
— Без проблем, — легко согласилась Ирина.
Я замолчал.
— Говорит научно-исследовательская станция Лейтен-1. Назовитесь!
Ну вот и началось. Планета уже была в зоне прямой видимости, и моя Ира с интересом разглядывала красноватый в лучах солнца диск.
— Транспортный корабль МА-Икс 8350, класс 2, — ответил я.
Повисло напряженное молчание, которое даже самка, почувствовав что-то, не посмела нарушить своими неуместными комментариями. Такое впечатление, что я слышал стук ее сердца в этой сгустившейся тишине.
— Как вы здесь оказались? — наконец спросили со станции.
У меня отлегло — они еще не получили обновленный черный список и не знают, кто мы.
— Неполадки в гипердвигателе, — бодро выдал я заготовленную фразу, — сбой координат выхода, последующее столкновение с астероидом, нужна ваша помощь!
— Принято, заходите на посадку. Шлюз номер два. Есть живые формы на борту?
— Да, зем… — Черт! Чуть не ляпнул «земного типа гуманоид». Вот дурак! — Земляничного цвета фулонгиец…
Что я несу? Вовсе моя Ира не земляничная. Черт, черт!
— «Тик», что ли? — как-то задорно усмехнулись с той стороны. — Дайте его в эфир.
Да что это за дроид такой любознательный, блин?
— А кто спрашивает? — осторожно поинтересовался я.
— Профессор Рифегс. Дай ты уже поговорить, электронная твоя башка, я тут полтемпа никого, кроме дроидов, не видел.
У меня процессор упал: «Не дроид, а живое сознание! И что мне так на профессоров-то везет? На одну систему целых два… Что делать теперь?»
— Я поговорю, включай! — встрепенулась Ира. — Алло, алло!
— Включаю громкую связь, — рапортовал Глюк.
Козел! Хоть бы посоветовался сперва.
— Профессор?
— Да! — радостно воскликнул Рифегс.
— Меня Умтак зовут, — не моргнув глазками соврал симбионт. — Как дела у вас?
Блин, опять это обязательное «как дела»?!
«Не мешай, — встрял мой комп, — ты разве еще не удостоверился, что коммуникативные способности твоего симбионта на высшем уровне?»
— Ха! Значит, вы «так»? Вашему навигатору следовало бы обновить прошивку. Он что, дальтоник или просто путает педали?
— Он немного тормозит после аварии, — вдохновенно выдала Ира.
— Неудивительно. Столкновение головы с астероидом плохо влияет на мозг, — раздалось из динамиков.
— Так мы заходим на посадку?
— Обязательно, всенепременно! — заверил Рифегс. — Знали бы вы, как здесь скучно! Сейчас я подготовлю азот для вас!
— Спасибо, профессор. С нетерпением жду встречи с вами! — воодушевленно произнесла Ира и шепнула мне: — Выключай.
— Замечательно, правда? — Симбионт явно пребывал в приподнятом расположении духа.
— Чего же такого замечательного? Это катастрофа! — возопил я.
— Почему? — удивилась самка. — Такой милый, приятный человек!
Я был в небольшом смятении, так как Ира явно не могла оценить все факторы риска.
— Да ты что! Мы же рассчитывали, что на станции одни дроиды будут! А теперь как? Разумный организм! Его ведь так просто не проведешь. Это искусственному интеллекту, изначально запрограммированному помогать всему живому, можно впарить версию про аварию. Дроиду все равно, что где сломалось. А этот профессор точно поинтересуется, как же так вышло, что солнечные отражатели отсутствуют только на корме, еще и явных повреждений корпуса нет. А уж если проверит гипердвигатель — нам конец!
— Да нормально все будет, Макс, — совершенно безосновательно успокоила меня Ирина.
— Нам конец! — повторил я. — Вся моя стройная, продуманная легенда лесом идет.
Я совершенно приуныл, но симбионт вдруг весьма эффектно переключил мое внимание. Обычно я сам пользовался этим приемом в отношении Иры, но никак не ожидал, что она опробует тот же подход на мне.
— Что он там про азот сказал?
Я был почти уверен, что самка хитро улыбается, если бы ее рот не был спрятан так глубоко в ее теле. Я даже весьма ярко представил, как бы в этот момент выглядело настоящее лицо Иры: светлые датчики волн и загадочная, едва заметная линия ротовых мембран.
— Ничего особенного, ты же азотом дышишь, как и все растения Фулонга.
— Как это? Я что же — растение, выходит?
— Да, понимаешь, фулонгийцы были растениями почти миллиард лет, но потом появилась настоятельная необходимость передвигаться, чтобы выжить. Поэтому со временем их корни выродились в твои кривоватые ножки, а ветви — в манипуляторы. Листва исчезла за ненадобностью, а крона превратилась в хобот, но ты до сих пор можешь преобразовывать кожей солнечное излучение в оксид углерода. Такая вот история. — Я решил не слишком углубляться в эволюцию жителей Процион-11.
— Растения, — задумчиво повторила Ира.
— А что тут удивительного? Так всегда в итоге происходит. Раса альфа — доминанта!
— А подробнее можно?
— Конечно! — Я был настолько рад редкому вниманию к моим познаниям с ее стороны, что совершенно забыл о своих невеселых мыслях. — Возьмем, к примеру, тебя. Ты — раса гамма, сейчас доминанта на Сол-3. Вернее, не ты, а твое прошлое тело.
— Почему это я гамма? Я альфой хочу быть!
— Не получится, — терпеливо пояснил я. — Альфой могут быть только растения и их производные. Так как они выживают практически в любых условиях. И сколько бы ни длился процесс эволюции, в конце концов растения возьмут верх над любой другой разумной формой. Так что ваша гуманоидная цивилизация на фоне общей продолжительности жизни Вселенной — явление временное. Я бы даже сказал — мимолетное.
На этот раз Ира по каким-то причинам явно серьезно отнеслась к услышанному, а не пропустила мимо ушей, как обычно. Я сделал этот вывод не только по ее молчанию, но и по взгляду, устремленному куда-то вглубь себя.
— Ну допустим, — наконец произнесла она задумчиво, — но кто же тогда бета?
— На Земле — это дельфины или разумные киты, типа касаток. Понимаешь, растения и водные формы жизни эволюционируют медленнее, но в итоге победа все равно будет за ними…
— Если мы их не уничтожим, — вставила Ира.
— Хм… Да, но это касается только дельфинов. Растения уничтожить не получится, для вас, гуманоидов, это равносильно самоубийству. Исчезнет пища, исчезнет кислород…
— Не продолжай, я поняла.
Кажется, я совершил большую ошибку, затеяв этот разговор, так как эмоциональное состояние моего симбионта в данный момент не поддавалось никакому описанию из базы данных. И это меня начинало беспокоить. Не знаю, что это было — «грусть» или какая-то разновидность «растерянности», но мне это очень не нравилось.
