показаний, сделанных раньше. Капитан и грозил, и запугивал, и уговаривал, и подкупить пытался – ничего. В голодных глазах зэков стоял панический, утробный страх, словно сама смерть казала им издалека костлявый свой кулак.
Горовой пытался поговорить с одним из зэков по душам, спрашивал, что случилось, почему он меняет показания? Тот в ответ твердил одно и то же:
– Нельзя, гражданин начальник… Никак нельзя.
Капитан плюнул и прогнал дурака прочь. Однако сама ситуация заставила его призадуматься. Что за фигура такая этот Мазур и почему его так боятся, что даже показания против него давать не желают, будто он не фраер простой, а вор в законе, за которого кореша могут и на ножи поставить?
Образ воровского пахана навел его на новую мысль, и Горовой вызвал к себе на беседу авторитетного вора по кличке Лёлек.
– Наше вам, а ваше не нам, гражданин начальник, – входя, заявил Лёлек и вольготно развалился на стуле перед следователем.
Тот не стал ходить вокруг да около, а спросил напрямик:
– Кто такой Мазур?
Урка только плечами пожал.
– Извиняюсь, гражданин начальник, вы о ком?
Тот поморщился: о Циркуле, дезинфекторе лагерном. Пахан развел руками: дезинфектор лагерный, гражданин начальник, сами же сказали. Капитан поднялся со стула, уперся руками в стол, навис над блатарем.
– Слушай сюда, урка! Я не шутки тут шутить поставлен, я серьезными делами занимаюсь. И ты, если не хочешь в карцер на голодную пайку без всякого грева, сейчас мне на мой вопрос ответишь честно и обстоятельно.
– Так бы сразу и сказали, гражданин начальник, – улыбнулся Лёлек. – Люблю вежливый разговор, он мне душу греет. А касательно Циркуля могу сообщить следующее. Это бывший разведчик, старший лейтенант по званию, кавалер ордена Красной Звезды…
– Ты мне регалии его не перечисляй, я это все в личном деле могу прочитать, – прервал вора Горовой. – Ты мне скажи, что за место он занимает в лагерной жизни, почему его фраера так боятся, почему даже блатари его выгораживают?
Лёлек посмотрел в сторону, сощурился куда-то вдаль, словно пытаясь найти ответ на очень сложный вопрос, потом начал говорить медленно, с расстановкой.
– Циркуль, гражданин начальник, это, как бы сказать правильно, наш лагерный юродивый.
Капитан вытаращил на него белесые свои глаза, или, как сказали бы воры, бельма, ударил кулаком по столу.
– Чего? Что за плешь ты мне тут гонишь, какой еще юродивый? Ты еще Василием Блаженным его объяви!
– Именно, гражданин начальник, именно что блаженный, – закивал пахан, причем лицо у него сделалось таким, как будто юродивым был не Циркуль, а он сам, Лёлек. – Грехи наши на себя берет. Наложением рук лечит. Одним словом, не урка, но человек очень полезный.
Будучи выгнан из следовательского кабинета под дикие крики «в лагерную пыль сотру!», Лёлек вышел на улицу, победоносно харкнул на порог и ушкандыбал прочь. Разумеется, ничего про Мазура он не сказал и говорить не собирался. Он не забыл, как Мазур, рискуя собственной шкурой, спас его от сук, и теперь дезинфектор был прикрыт от любых неприятностей протекцией уголовного пахана.
К счастью, дальнейшее расследование темных делишек заключенного Мазура быстро свернулось. В лагерь пришел большой этап, народ был в нем лихой, вороватый, и Горовой по самые уши погрузился в расследование новых дел. Спустя недолгое время умер товарищ Сталин, начались освобождения и реабилитации. Когда же дело дошло до освобождения Мазура, тот не просто вышел на волю, а настучал комиссии о незаконных методах капитана Горового, благодаря которым тот выбивал признания из невиновных людей.
Сажать Горового не стали, но вышибли из лагеря, а заодно и из органов. И тогда капитан, движимый злобой и чувством мести, решил сам, лично, проследить за ушлым дезинфектором и разобраться в его «деле».
Вот так оно и вышло, что он приехал в город тем же поездом, что и бывший зэк.
Как случилось, что Мазур по дороге не срисовал капитана Горового, об этом пусть судят компетентные инстанции. Может, ослепила его долгожданная свобода, а может, просто капитан был очень осторожен. В конце концов, был он не просто фраер, пальцем деланный, а целый следователь НКВД, а там, извините, дураков было тоже не так чтобы очень много и уж, во всяком случае, гораздо меньше, чем этого бы хотелось контрикам, шпионам и предателям нашей советской родины. Хотя, справедливости ради заметим, что Горовой несколько изменил свою внешность, чтобы Циркуль не срисовал его слишком рано. Теперь на капитане была кепка и усы подковой, которые странным образом довольно сильно меняли выражение его лица.
Вот так и вышло, что, следуя за Мазуром по улицам Иркутска, капитан незаметно сопроводил его прямо до гостиницы «Центральная», где тот благополучно и поселился в отдельном одноместном номере.
– Ага, – сказал сам себе капитан, – значится, деньги у нас есть.
Заселившись в ту же самую гостиницу, только в двухместный номер, Горовой вышел в фойе и уселся в кресло, справедливо полагая, что Мазур не затем приехал в город, чтобы штаны в номере просиживать. Расчеты его быстро подтвердились: очень скоро дезинфектор тоже спустился в фойе и подошел к дежурной. Сидевший от них метрах в пяти капитан расслышал только «зубы вставить» и «частник», но и этого было достаточно.
В том, что вчерашний зэк хотел вставить зубы, не было ничего странного – цинга в лагере была почти повальной, зубы у заключенных выпадали с космической скоростью. Странно было, что зэк, во-первых, хотел сделать это у частника, во-вторых, не дотерпел до родного Ленинграда, откуда он был родом и куда теперь, после освобождения и реабилитации, по идее, и должен был направляться. Это навело капитана на кое-какие мысли, которыми, впрочем, он не стал ни с кем делиться, тем более что делиться-то было и не с кем.
Получив нужный адрес, Мазур вышел из гостиницы, споро переставляя по дуге свою негнущуюся ногу.
Посидев в фойе еще секунд десять, капитан поднялся и не торопясь направился следом за Циркулем. Тот сел в трамвай, причем вскарабкался туда в самый последний момент, так, что Горовой даже и среагировать не успел. Трамвай дал звонкую трель и покатился вперед. Горовой не растерялся и прыгнул прямо на колбасу, то есть на торчавший позади трамвайного вагона шланг пневматического тормоза. Это место, когда-то любимое беспризорниками, после войны снова стало популярным: часто случалось, что на колбасе ездили опоздавшие на трамвай или просто безбилетники. Место было не самое удобное, но вполне пригодное для езды, главное было не свалиться на полном ходу. Борзый усач, на ходу оседлавший трамвайную колбасу, вызвал веселое удивление у пешеходов, но капитан не обращал внимания на крики и смех – главное было, чтобы его не заметил Циркуль.
Трудность состояла еще и в том, что всякий раз на остановке нужно было
