они… Они верят в победу. Особенно сейчас.
— Они не просто верят, — дополняет Серафина. — Они просто пылают энтузиазмом.
Нда… А ведь всё это, я уже видел. Нет, не в фильмах и не на фотографиях, а там. Там тоже гражданское население, старики женщины и дети строили укрепления, рвались в бой и верили в меня. А что я? Я всех их подвёл. Мне надо было действовать по-другому. Я должен был идти и стирать города Светлых с лица земли, вместе с жителями. Я должен был защищать мой народ. А я?
— Влад, — шелестит в голове голос Серафины. — Ты не виноват, это проклятие.
— Нет, милая, виноват только я. Я один и больше никто. Я настолько охренел от своего могущества и настолько сильно ударился в поиск знаний…
— Ты вёл войска в атаку.
— Да, но я уже не видел солдат. Перед гибелью Империи, мой народ, мои войска, каждый житель превратился для меня в единицы. Простые цифры. Я перестал видеть за ними живых и разумных. Я вёл войска, побеждал и равнодушно выслушивал доклады о потерях. Я видел, двигаясь на битву я видел страшное. Как на деревьях висит семья орков. Я слышал от выживших как целую деревню эльфов согнали в овраг расстреляли и засыпали землёй. Как гоблинов сгоняли в амбары и поджигали их. Как людей, моих людей, живьём насаживали на колья, сжигали, насиловали, издевались. Я слышал от свидетелей, как кентавров и ламий рубили на мясо, а гарпий определяли в походные бордели где они в мучениях и унижениях умирали. Я всё это знал. И испытывал только злость за то что меня отвлекают.
— Влад…
— Не надо. Я виноват. Наказание я получил, и второй раз когда вы остановили шар и не дали мне вернуться. Поделом… Такому уроду как я, не место в том мире. Я буду здесь. И здесь подобного я не допущу.
— Тяжёлая у тебя судьба, — смотрит на меня Жуков.
— Виноват, расчувствовался, на обычную речь перешёл.
— Значит у тебя там было так же. Теперь понятно почему ты так фашистов ненавидишь. Держись, Владислав, сейчас ну никак нельзя впадать в уныние.
— Георгий Константинович, — подключается Морозова. — Он не впадает. Просто у него память так работает. Он помнит всё, каждую секунду своей жизни. Но подробности раскрываются после триггера.
— Молодец, Катюша, — кивает Серафина. — Растёшь.
— А это как вообще? — интересуется Жуков.
— Товарищ маршал, — улыбается Преображенская. — Вот представьте — танк. Представьте что для вас это единичная боевая техника Он где-то там ездит, в кого-то стреляет. Его заправляют, в него грузят боеприпасы. И тут вы подходите ближе и понимаете что танк не просто боевая машина. Вы понимаете что в танке много чего интересного. Пушка, снаряды, радиостанция, экипаж где каждый отдельная личность, двигатель, баки. Вот так сейчас с Владом, у него есть воспоминание, но оно в общих чертах. А вот когда попадается ассоциация, воспоминание полностью раскрывается. Понимаете?
— Теперь да. А это…
— Надеюсь со временем это пройдёт, но гарантий дать не могу. А теперь давайте помолчим, Владу подумать надо.
Да вроде и не надо. Степень своей ничтожности я уже понял. А ещё я понял, что повторения допускать нельзя. Каким-нибудь образом, любым, я не должен допускать усиления проклятия. Иначе… Если я стану чудовищем, этот мир такого не переживёт. Он и так измучен войной…
****
Едем дальше, картины меняются. Начинают напоминать лунный пейзаж. Повсюду воронки, разбитая техника и фрагменты сбитых самолётов. Как немецких, так американских и наших если верить флагам на фюзеляже. От посёлков и мелких городов здесь остались руины.
Дальше больше, нас через каждый километр начинают тормозить патрули. Судя по тому что проверяют в первую очередь Жукова, патрули с большими полномочиями. Потому как дотошно проверяют документы, осматривают, задают вопросы, сообщают начальству, ждут и только потом пропускают.
От второй линии, до города, добираемся почти десять часов. Успеваем сто раз задолбаться, но не возникаем, хоть и очень хочется
Доезжаем, и видим что Свердловск представляет из себя крепость. И тут… Как по мне, вот это как правильно, так и не очень. Здесь много войск, укрепления, техники, а на
