сладостью и удовольствием, которые я от него получаю! И поскольку я его жена, я только хорошею и расцветаю от этого, и все, пораженные моим видом, говорят, когда я прохожу мимо: «Да сохранит ее Аллах от дурного глаза и защитит от завистников и ревнивцев!» Ах! Сын моего дяди Маруф — лакомый кусочек, он доставляет мне радость, и я доставляю радость ему! Да оставит нас Аллах друг для друга!
И царь, услышав это, повернулся к визирю своему, у которого нос повис до земли, и сказал ему:
— Вот видишь! Что я тебе говорил?! Мой зять Маруф — замечательный человек, а за свои подозрения ты заслуживаешь, чтобы я посади тебя на кол!
Но визирь, повернувшись к занавеске, спросил:
— А караван, госпожа моя, что с караваном, который никак не придет?
Она же ответила:
— А как это может меня беспокоить? Произойдет это или нет, — разве увеличится или уменьшится от этого мое счастье?
А визирь сказал:
— А кто будет кормить тебя впредь, когда царские кладовые пусты? А кто возьмет на себя расходы эмира Маруфа?
Она же ответила:
— Аллах великодушен, и Он не оставляет своих почитателей!
И тогда царь сказал визирю:
— Моя дочь права! Замолчи!
Затем он сказал принцессе:
— Однако, дражайшая моя, мне хотелось бы узнать у сына твоего дяди, эмира Маруфа, в какой приблизительно день, по его мнению, прибудет его караван. Я хотел бы это знать, просто чтобы оплатить наши расходы и посмотреть, есть ли причина поднять налоги и ввести новые, чтобы заполнить пустоту в наших закромах.
И принцесса ответила:
— Слушаю и повинуюсь! Дети обязаны слушаться и уважать своих родителей. Этим же вечером я расспрошу эмира Маруфа и доложу вам, что он мне скажет.
Итак, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала…
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,
она сказала:
И так, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала:
— О свет души моей, о плод печени моей, о ядрышко моего сердца, жизнь моя и наслаждение мое! Огонь твоей любви до пределов охватил грудь мою! И я готова пожертвовать своей жизнью ради тебя и разделить твою судьбу, какой бы она ни была! Однако — клянусь своей жизнью! — ничего не скрывай от дочери твоего дяди! Скажи мне, пожалуйста, чтобы я сохранила это в тайне, в самой глубине своего сердца, по какой причине большой караван, о котором всегда говорит отец мой с визирем своим, еще не прибыл? И если у тебя есть какие-либо затруднения или сомнения по этому поводу, доверься мне со всей искренностью — и я сделаю все возможное, чтобы найти способ избавить тебя от любых неудобств.
И, сказав это, она поцеловала его, прижала к груди своей и растаяла в его руках.
А Маруф внезапно громко рассмеялся и ответил:
— О моя дорогая, зачем идти таким извилистым путем, чтобы задать мне такой простой вопрос? Я готов без всяких затруднений сказать тебе правду, ничего от тебя не скрывая. — Он замолчал на мгновение, чтобы сглотнуть, и продолжил: — Знай же, о моя дорогая, что я не торговец и не хозяин караванов, не обладатель какого-либо богатства или других подобных бедствий, потому что в моей стране я был всего лишь бедным сапожником, женатым на ужасной женщине по имени Фатима и по прозвищу Коровья Лепешка, и она была липучкой на сердце и черной чумой перед глазами моими. Со мною и с нею случилось вот что.
И он начал рассказывать принцессе историю жизни своей с женой из Каира и то, что случилось с ним после истории с кенафой на меду. И он ничего не скрывал от нее и, не упуская ни одной подробности, рассказал все, что с ним произошло до кораблекрушения и встречи его с товарищем детства, щедрым купцом Али. Однако повторять это нет смысла.
И когда принцесса услышала историю Маруфа, она принялась так смеяться, что откинулась на спину.
И Маруф тоже засмеялся и сказал:
— Поистине, Аллах — Вершитель судеб. И ты была вписана в историю моей судьбы, о госпожа моя.
И она сказала ему:
— Конечно, о Маруф, ты мастер всяких проделок, и никто не может сравниться с тобой в тонкости, сообразительности, деликатности и великодушии. Но что скажет отец мой и, прежде всего, что скажет его визирь, твой враг, если им придется узнать правду о тебе и вымышленном караване? Конечно же, они убьют тебя, а я умру вслед за тобой от страданий. Поэтому теперь для тебя лучше будет покинуть дворец и отправиться в какую-нибудь далекую страну, ожидая, пока я найду средство исправить положение и объяснить необъяснимое. — И она добавила: — Так что возьми эти пятьдесят тысяч динаров, которые у меня есть, сядь на лошадь, ускачи и живи в каком-нибудь укромном месте, только дай мне знать о твоем убежище, чтобы я могла в любой день отправить к тебе гонца с письмом, в котором я буду сообщать тебе новости, а ты через этого гонца сможешь сообщать мне свои. И это, мой дорогой, лучшее, что мы можем предпринять в сложившихся обстоятельствах.
И Маруф ответил:
— Я доверяю тебе, моя повелительница, и я ставлю себя под твою защиту.
И она поцеловала его и до половины ночи делала с ним свои обычные дела.
А потом она велела ему встать, надела на него накидку мамелюков и дала ему лучшую лошадь из отцовских конюшен. И Маруф выехал из города как царский мамелюк и поскакал своей дорогой.
И пока это все, что случилось с ним.
Что же касается принцессы, царя, визиря и несуществующего каравана, то о них скажу вот что. Рано утром на следующий день царь пришел в залу заседаний в сопровождении своего визиря. И он послал за принцессой, чтобы узнать, что она выяснила по его совету. И как и в предыдущий день, принцесса подошла к занавеске, отделявшей ее от мужчин,
