и тихо бормочет себе под нос, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Нас убивали, а мы рождались. Нас травили, а мы рождались. Они пировали, а мы рождались. Они спали, а мы рождались. Они жили в праздности, а мы рождались. Час не пробил, а потому мы рождались. Не все камни сожраны, а потому мы рождались. Мы терпеливы, мы бесконечны, мы неистребимы.
Он внезапно замер на полуслове, словно прислушивался к чему-то. А затем легкая улыбка тронула его губы. Он медленно поднялся на ноги, оглядел свою камеру, где долгие годы он рисовал картину мести. Никто ее не видел, потому что не знал, куда смотреть.
Ведь тут всего три стены и потолок, а рисовать пришлось десятилетия, так еще и тысячи питомцев должны быть отражены в полотне дня мести. Поэтому он рисовал картины одну поверх другой, переплетая вероятности, соединяя прошлое и будущее, где причины перетекали в следствия. И даже в столь грандиозном труде всей его жизни оставалось слишком много белых пятен.
Слишком многое оставалось за рамкой, не влезая в бесконечный многослойный холст. Но Вечноспящий услышал его молитвы и одним глазком все же посмотрел тот сон, что Стефан так долго рисовал наяву. Хвала всем грезам.
И вот он, день великой мести.
— Мы родились. Мы воскресли. Мы сожрали все камни. Мы сточили все прутья. Мы пролезли сквозь все решетки. Мы родились. Все, — Стефан наклонился к крысе, что держал в руках все это время и прошептал. — Передай остальным, наш час настал.
Та радостно пискнула в ответ и спрыгнула с его рук, сразу же метнувшись вон из камеры. А сам заключенный принялся наносить финальные штрихи в произведение, которое никто никогда не сможет разглядеть.
Они были уже не нужны, просто почему бы и не сделать лучше, если есть такая возможность. Ведь потом этой возможности уже не будет. Да и чем еще можно заниматься в одинокой камере, когда у тебя нет ничего, кроме крохотного остатка уголька.
Разве что слушать нарастающий гул и шорох тысяч лапок, скребущих камень. Или писк тысяч глоток, идущих брать свое по праву смерти. Ведь месть, это когда ты возвращаешь то, что когда-то получил сам. В том случае, когда получал ты только смерть своих сородичей из поколения в поколение.
Поэтому Стефан не обернулся, когда услышал истошные вопли жирного стражника, что всегда выкидывал половину еды Стефана, чтобы поиздеваться над ним. Творец его понимал, стражнику просто было скучно на этом посту. И не винил его, ведь друзья-крысы всегда возвращали потерянное, принося иногда даже больше.
Также Стефан не обернулся, когда пол его камеры, вместе с запечатанными рунами решетками провалился под землю. Хотя казалось бы — куда? Ведь они уже под землей, а под ними лишь каменные плиты защитных барьеров, вкопанных туда века назад.
Но крыс было много, они постоянно рождались. И у крыс была цель — месть. А для этого надо было всего лишь вырыть огромных размеров полости под камерой Стефана, перегрызть защитные руны, до которых не смог бы добраться ни один человек. И в нужный момент обвалить половину камеры.
Но это только начало чудесного дня мести. Стефан обернулся лишь когда пространство вокруг погрузилось в мертвую тишину. Глубокую, всепоглощающую тишину. Обернулся, чтобы осмотреть бесконечный живой ковер шкур, клыков, когтей и бусинок-глаз, пылающих огнем праведной мести, смотрящих на своего предводителя.
Он ничего не говорил, ведь его друзьям-помощникам не нужны слова. Короткий кивок и живая река ненависти и жажды крови сорвалась в бурлящий поток мимо его камеры. Бесконечный бег тысяч лап. Стефан высчитал точное число крыс, которые должны были родиться в этом замке. По сотне голов на каждый алый плащ, плюс тысяча на каждую алую мантию, плюс десять тысяч на каждую душу, оплетенную терновыми побегами. И вот сегодня все наконец совпало. Не идеально, но погрешности неизбежны.
Крысы бежали долго, но каждый миг, что Стефан смотрел на их бег, был блаженством. Потому он даже немного расстроился, когда поток прекратился. С тоской и предвкушением он побрел следом, по пути подобрав с жирного трупа обгрызенное копье. Все-таки Стефан давно уже не ходил дальше, чем от одной стены до другой, так что опора ему сейчас не помешает.
Ведь нужно будет добраться до самого верха самой высокой башни. Ведь он ждал этого дня так долго и будет крайне обидно просто споткнуться и не встать где-нибудь на середине пути.
Он ведь не крыса, к сожалению. Тогда он бы сейчас не поднимался по этой длинной высокой лестнице. Он бы вместе с остальными пробирался по вырытым путям, которые его помощники десятилетиями выгрызали в камне, стачивали среди железных прутьев, своими телами взламывали сквозь охранные знаки.
Они делали это размеренно и методично, с той терпеливостью и упрямством, которым позавидовал бы любой человек. Десятки лет кропотливого труда прямо под носом у кровного врага. Тайная операция длинною в десятки поколений, объемом с владениями, которые никогда не пробегала ни одна крыса целиком за всю свою жизнь. Великое полотно сегодняшнего дня, нарисованное тысячами существ и одним гениальным разумом, захлебнувшимся коктейлем из злобы, отчаяния и жажды мести. За жену, что пала от рук имперцев. За дом, что сгорел дотла. За дочь, что была вынуждена, расти в одиночестве, скрываясь от всего и вся. За будущее, чтобы оно было не таким, как у него.
Он поднимался по высокой и длинной лестнице, а ему навстречу стекали алые ручьи крови. Их было недостаточно, чтобы утолить его жажду, но этот день только начался. Ведь прямо сейчас крысы проникали в самые отдаленные помещения замка и вгрызались в глотки его врагов. Далеко не все из них доберутся до цели. До некоторых не доберутся и вовсе. Но в его холсте просто не было места для еще большего количества рожденных жизней.
Посмотрим, сколько крови он успеет увидеть и тогда станет ясно, достаточно или нет. Но для этого нужно забраться на самый верх, ведь оттуда открывается прекрасный вид. Его крысы уже сейчас должны были ворваться на сторожевую площадку, выгрызая последние камни, падая прямо на головы обескураженной стражи. Вылезать из самых темных нор, хватая их за ноги, перегрызать сухожилия. Ждать их в засадах внутри стен, под потолком, за углом, под ногами. И рвать, грызть. Ведь пока нас убивали, мы рождались. И теперь, когда все нужные камни сожраны, мы родились. И пришел наш черед убивать.
Стефан чувствовал сильную, хоть омерзительную ауру, исходящую от великого кристалла, который своими
