class="p1">– Тогда главный вопрос – почему я не исчезаю? В него втыкались все, с кем бы я ни разговаривал по этому поводу.
– Я знаю, почему, – просто сказала Лилу.
– Неужели?
– Вы можете смеяться, но про ученых я кое-что понимаю. Все бумаги и материалы, которые они подают ректору, проходят через меня. И я знаю этим людям цену. Делегаты исчезают потому, что они не настоящие историки, а вы настоящий.
– Да я и не историк вовсе, а филолог!
– Вы историк. Мне это стало ясно, когда вы рассказывали в самолете про свою расшифровку древней надписи. Вы способны сами открыть что-то, а эти доктора и кандидаты всё переписывают друг у друга. Если есть, что переписывать. А так – сдирают у авторитетов. Точнее, одни сдирают у авторитетов, а другие у них переписывают. Естественно, в рамках программы «Антиплагиат». Но все знают, что это плагиат, и молчат. Потому что сами такие.
– Весьма лестно слышать такое от вас, но должен вас разочаровать. Я ненадежная защита, потому что тоже исчезал. В Южноморске, из гостиницы. И из падающего самолета.
– Из падающего самолета я бы тоже хотела исчезнуть.
– Да, но другие пассажиры не последовали за мной. Мне определен свой путь в лабиринте, а я не знаю, зачем. Может быть, дело в том, чем я в последнее время занимаюсь. Этруски, венеты… Это словно заглянуть в головокружительную бездну, как сказал ваш отец Константин. Дна не видать, сколько ни смотри. «Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне дна». А вы знаете, что в старославянском слово «дно» означает еще «давно» и «глубина»? То есть, некогда «дно» было не только мерой пространства, но и времени. Мы в Реке времен. Словно я вступил в нее, когда начал писать о праславянах, и она унесла меня. В этом потоке оказались и вы, и другие. Но у вас на то могут быть свои причины. Потому что Южноморск – город на берегу Реки времен. И Венеция тоже. Мы в одном потоке, но каждый сам по себе. Может быть, то, что Колюбакин сказал о приколах, – очередная притча «Аквариума». У меня свой прикол, у вас свой. Вопрос в том, как до него доплыть?
Я задумался, глядя в пол. Молчала и Лилу.
– Однако уже поздно и нужно ложиться спать, – встрепенулся я. – А то не встанем вовремя. Ничего нового, кроме побега отсюда, мы уже не придумаем. Утро вечера мудренее. Давайте я провожу вас до вашего номера, и вы возьмете там вещи, зубную щетку.
* * *
Кровать в номере была одна, двуспальная, я лег на свою половину и провалился в сон, пока Глазова была в ванной. Мне приснилось, что мы плывем на борту едва не раздавившего нас лайнера-великана. Лилу была во всем белом, в руках – бокал шампанского. Она стояла на палубе, расставив стройные ноги, ветерок теребил ее плиссированную юбку, поднимая до самых бедер. Вокруг расстилался океан. И ни души окрест – ни людей, ни птиц, ни кувыркающихся дельфинов. Только вода, ветер, солнце.
– Мало славы, мало времени в сей жизни, – лукаво молвила она, отпивая из бокала.
– А те, что есть, пожрутся жерлом вечности, – ответил я и прочитал:
– Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
– А чем плоха пропасть забвенья? – Глазова обвела рукой белоснежную, слепящую в лучах солнца палубу. – Разве ты никогда не хотел, чтобы от тебя унеслись далеко все дела и стремленья? И вот, наконец, случилось: нас взяли на корабль. Мы плывем в море, в котором нет ни берегов, ни приколов. Ты смотришь на мои ноги. Ты желал бы видеть и остальное. Это жизнь! – Она подошла ко мне. Ее загорелые свежие груди лежали в вырезе декольте, как два грейпфрута в белой вазе. Лифчика, естественно, не было. Лилу проследила мой невольный взгляд и шепнула: – Соски затвердели от ветра. А может быть, дело не в ветре? – Она положила руку на мой пах.
– Ольга Витальевна!.. – пролепетал я и оглянулся.
– Но мы же здесь одни, ты знаешь. Посмотрим, посмотрим, есть ли птица в гнездышке! – Вжикнула опускаемая молния. – О, да! Она трепещет под рукой! Давай отпустим ее? – Глазова умело, в два-три движения, расправилась с моими брюками. – А вот и клю-у-вик показался!.. – Она склонилась над тем, что столь бесцеремонно извлекла наружу.
– Нет! – рванулся я от нее и проснулся.
Я лежал в темном номере, распростертый на постели. Но кто-то и впрямь настойчиво оглаживал мой пах. Это была Лилу, совершенно нагая. Луна полировала серебром тонкое плечо, плавный изгиб бедра, нежную округлость живота, стекающую в тень лона.
Сон обернулся явью.
– Ты проснулся? – Она прижалась ко мне прохладной грудью с набрякшими сосцами. – Я подумала… В общем, чего мы лежим просто так вместе? Может?.. – Она медленно положила на меня тяжелую гладкую ногу, призывно повела тазом.
Подогретый срамным сном, я испытал нестерпимое желание стиснуть руками полушария ягодиц Лилу, поднять ее над собой и с размаху, не примеряясь, опустить на пульсирующую плоть, утопить без остатка в нежном лоне всю тяжесть и окаменелость, что она во мне без спросу породила. Еще мгновение, и я бы сделал это под стон пронзаемой до донышка искусительницы, но тут со стороны моря донесся тяжкий гудок, и я сразу вспомнил темную воду каналов, надвигающийся белый лайнер, пронзительный женский визг и оскалившихся «черных венетов» с выставленными средними пальцами.
Я нащупал ее руку внизу своего живота и убрал ее.
– Что ты задумала? Мы ведь едва знакомы!
Она напряглась, потом обмякла, легла на спину.
– Достаточно знакомы, чтобы ты хотел меня! Я же видела по глазам. Дай свою руку, смотри, я как масло! Ты не пожалеешь. Кончим вместе, секунда в секунду, и заснем, как убитые!
Я вырвал руку. Чресла ныли, как будто меня пнули в пах. Разуму трудно бороться с волнениями тела. Я напрягал всю свою волю, чтобы не оседлать распахнутую до последних глубин Глазову.
– Да ведь твой любовник лежит неподалеку в госпитале парализованный! Как ты можешь всего через несколько часов наваливаться голыми титьками на другого мужчину?
– Тебе неприятно после Стригунова, да? Я с ним уже месяц как не была.
– Меня это совершенно не касается! Ты, конечно, девушка видная, а я не железный, но нельзя вот так брать
