Энгельсу даже пришлось защищать Маркса от обвинений в «гегельянском помешательстве».
Отправной точкой Маркса было то, что Гегель был прав, когда раскрывал истинную природу истории и диалектики как путь из прошлого, через настоящее, в будущее[402]. Однако затем, попав под влияние другого философа, Людвига Фейербаха, он переложил идеи Гегеля на свой лад. Маркс утверждал, что не мысль направляет действие, а «жизненная активность» направляет мысль – и особенно экономическую активность или работу, которую (отчасти потому, что это занятие свойственно человеку, отчасти потому, что автор сам с трудом сводил концы с концами) он считал самым важным, ключевым занятием[403].
Различные типы «материально-производственных отношений», порожденные потребностью человека работать и зарабатывать себе на жизнь, постоянно спорили друг с другом и сменяли друг друга на разных исторических этапах, развиваясь диалектически. Так, рабовладельческий строй пришел на смену «примитивному коммунизму», в котором все были свободны и равны. Феодализм заменил рабство; капитализм вытеснил феодализм; а коммунизм, вернувшийся благодаря всевозможным современным технологиям в гораздо более развитой форме, в конечном итоге покончил бы с капитализмом. Каждой из этих четырех производственных систем соответствовала специфическая «надстройка», то есть система социальных классов, а также совокупность религии, права, культуры, искусства и мысли, предназначенная для объяснения, оправдания и консолидации господства высших классов над низшими. Каждая из них обязательно содержала следы предыдущей. И, что наиболее важно для нашей темы, каждая также содержала в себе зародыш своей противоположности. Когда настанет время, эта противоположность возьмет верх. По мере того как старое уходит из жизни, новое вырастает из него, как бабочка из куколки.
Любопытно, что один из главных вопросов, который волновал Маркса, заключался в том, будет ли грядущий Aufhebung внезапным, жестоким и катастрофическим или постепенным и мирным. Сам Маркс, происходивший из семьи среднего класса, из провинциального немецкого городка Трир, был прирожденным бунтарем. Симпатизировавший неудачной революции 1848 года, он поначалу не сомневался, что это будет перемена первого типа. Однако в последние годы своей жизни он был склонен думать, что в истории некоторых стран перемены произойдут плавно. Примерно через полтора десятилетия после его смерти, случившейся в 1883 году, именно этот вопрос разделил коммунистов и социалистов. Были заложены основные строительные блоки, но в конечном итоге это не имело значения. Диалектика должна была сделать возможным «научное» предсказание, по крайней мере в теории. Летом 1918 года, когда Ленин писал для коммунистической газеты «Правда», он явно верил в такую возможность[404].
В отличие от многих своих предшественников и последователей ни Маркс, ни Гегель не интересовались предсказанием людских судеб. Их интересовали более широкие пласты; они рассуждали о масштабных анонимных силах, духовных или материальных, которые влияли на развитие целых обществ и даже человечества в целом. Последователи Маркса были под таким впечатлением от той картины мира, которую он обрисовал, что посвятили ей свою жизнь; находясь на вершине власти, они заставили одну треть человечества жить согласно его учению – по крайней мере, так они утверждали.
Конечно, Гегель, Маркс, Энгельс, Ленин и даже самопровозглашенные ученики Ленина Сталин и Мао Цзэдун давно умерли. Однако диалектика по большому счету, если применять ее и к духовным, и к материальным факторам и если понимать законы их взаимодействия, по-прежнему остается лучшим способом понять, как история разворачивается во времени. Если это так, то в качестве метода осмысления настоящего и прогнозирования будущего ее никак нельзя считать устаревшей. Во всяком случае, такое предположение лежало в основе знаменитого эссе Фрэнсиса Фукуямы 1989 года «Конец истории?»[405].
Примеры диалектики в действии можно увидеть повсюду. Например, переход от модели ремесленной работы, где конкретные мастера создают уникальные изделия, к поточному производству, в рамках которого множество рабочих производит множество одинаковой продукции, и затем к компьютеризированным фабрикам, на которых если и требуются люди, то совсем немного и которые производят невероятное количество товаров, столь же уникальных, как и некогда при ремесленном труде. Каждая система рождается и стремится к совершенству. До тех пор, пока в какой-то момент не объявится ее противоположность, словно из ниоткуда, и, что-то заимствуя у предшественницы, а что-то искореняя, не превратится в нечто новое и неожиданное. Так, например, Французская революция с легкостью смела прежние устои, которые веками казались незыблемыми.
Другой пример – рост числа автомобилей. Сначала, в 1900‐х годах, автомобиль наделял владельца беспрецедентной мобильностью и свободой. Кто из нас не слышал о молодых парочках, которые спасались от родительского контроля в автомобилях, припаркованных в Любовном переулке? Но со временем ситуация переменилась. Число автомобилей настолько возросло, что общественный транспорт оказался под угрозой, а движение на улицах замедлилось. В Лондоне днем скорость движения на дорогах составляет около 12,5 километра (7,8 мили) в час – это медленнее, чем 100 лет назад; автор этих строк в молодости бегал по городу на длинные дистанции и нередко достигал скорости гораздо большей[406].
Третий пример – это рост глобализации, которая, начавшись после окончания холодной войны с ее резким разделением на Запад и Восток, теперь сталкивается со своей противоположностью, децентрализацией, регионализацией и социальной фрагментацией. И еще Интернет, который изначально должен был обеспечить совершенно беспрецедентную меру общения и экспрессии, но теперь вместо этого породил столь же беспрецедентную степень цензуры. Когда Дональд Трамп был избран президентом Соединенных Штатов, громче стала звучать критика в адрес политкорректности, которая сама по себе была во многом реакцией на сексуальную революцию 1960‐х и 1970‐х годов[407]. Благодаря диалектике все эти и многие другие события были предсказуемы, во всяком случае в общих чертах. И некоторые дальновидные люди действительно предсказывали каждое из них.
Если резюмировать все сказанное в этой и предыдущей главах: существует четыре способа использования истории для прогнозирования будущего. Первый из них предполагает, что ничто никогда не меняется и что все всегда остается неизменным; второй – что изменение носит циклический характер и история, всегда возвращаясь к своей исходной точке, продолжает повторяться. Насколько нам позволяют судить письменные источники, оба этих подхода восходят по меньшей мере к V веку до н. э. Это не случайно: именно тогда впервые возникла сама идея истории, означающая «исследование» вещей прошлого с намерением «осмыслить» их и гарантировать, что они не потеряны. Вместе две эти идеи доминировали до тех пор, пока в последние десятилетия XVIII века не стали ощущаться последствия промышленной революции. Оба они часто используются и сегодня.
Два других подхода, которые предполагают, что история не повторяется, а состоит из изменений, относятся к более позднему периоду. По сути, они восходят к началу XIX века.
