— Решительно же ты взялся за дело! — рассмеялся Грушин. — Сразу видно — начальник! Птица высокого полета! Но не все здесь твои подчиненные. Надо бы спросить у них согласие. Доверяют тебе или не доверяют? Проголосуем, господа?
— Лично мне нравится, какдействует этот… гм-м-м… руководитель, — сказала Прасковья Федоровна, не решившись назвать Артема «молодым человеком».
— Ничего не имею против, — пожал плечами Сид.
— Артем знает, что делает, — высказалась Инга.
— А ты? Валентин? — обратился к лежащему на полу Грушин.
— Да пошли бы вы все…
— Тренируется, — вздохнул хозяин дома. — Осваивает ненормативную лексику. В тюрьме пригодится. Итак, большинством голосов мой друг получил вотум доверия. Вопрос первый: что делать с Борисюком?
— Его и в самом деле лучше отвести наверх и закрыть в одной из спален, — принял решение Артем. Получив поддержку большинства, он без колебаний взял бразды правления в свои руки. — Пойдут Грушин и Сид.
— Ты же сказал, что отныне глаз с меня не спустишь, — напомнил хозяин дома.
— Сид за тобой присмотрит. А я — за дамами.
— Принято, — кивнул плейбой и подошел к лежащему на полу Борисюку. — Ну, поднимайся! Давай!
— Постойте-ка! — спохватилась вдруг Прасковья Федоровна. — А пистолет?!
И тут все вспомнили, что «Магнум», из которого Валентин стрелял в Ваню Смирнова, по-прежнему лежит на краю стола.
— Черт! — хлопнул себя по лбу Артем. — Ив самом деле! Сколько патронов осталось в обойме? Грушин?
— Достаточно.
— Хватит паясничать! Отвечай!
— Магазин шестизарядный. Валентин выстрелил три раза.
— Значит, в нем осталось еще три патрона. И в самом деле, достаточно!
— Чтобы нас всех поубивать! — взвизгнула Прасковья Федоровна.
— Черт! — повторил Артем. — А я уже запер буфет!
— И выбросил ключ в окно, — напомнил Грушин.
— И куда девать пистолет? — обратился Артем к гостям. — Какие будут предложения?
— Лично я вам доверяю, — сообщила писательница. — И только вам. Возьмите пистолет и спрячьте его. Где-нибудь. Чтобы никто не знал.
— Мать, а вдруг он того? — высказался Сид. — Убийца?
— Но ведь нам и так все уже ясно, — жалобно сказала Прасковья Федоровна. — Убийца известен. Ты и Даня ведете наверх Валентина, наш руководитель идет вниз и прячет пистолет. А мы с Ингой остаемся здесь.
— Итак, без присмотра Артем, — констатировал Грушин. — Ибо мы теперь не можем разбиться на пары. Кстати, моя спальня запирается только изнутри. И Ольгина тоже. Снаружи можно запереть только санузел.
— Ну и оставьте его в ванне! — посоветовала Прасковья Федоровна.
— Ну? Ты встанешь, наконец? — вновь обратился Сид к неподвижному Борисюку. Тот нехотя поднялся с пола. И зло сказал:
— Сволочи! Вы все отмажетесь, да? Сухими из воды выйдете! Так и знал! Я сегодня крайний! Сволочи!
— Но ведь никто не заставлял вас стрелять в шофера! — напомнила Прасковья Федоровна.
— Это Грушин, — сказал Валентин. — Он все подстроил. И вас дожмет. Предупреждаю. У него все рассчитано.
— Поменьше разговаривай, — сквозь зубы процедил Артем. — Пока все видели, как ты стрелял в Ваню. И следователь, с которым ты беседовал, мертв. И Киру ты мог задушить. Вполне! Пока бродил по дому. Так что давай шагай!
В сопровождении Сида и Грушина Валентин, руки которого были связаны брючным ремнем, вышел из каминного зала.
Артем подошел к столу и с опаской взял пистолет. Только что на его глазах из этого оружия убили человека. Впечатляет.
— Осторожнее! — выкрикнула Прасковья Федоровна. — Вы умеете обращаться с оружием?
— Что? Да, разумеется, — кивнул Артем. — Я же сказал: у меня коллекция. Между прочим, это ценная вещь. У меня есть нечто похожее. Тоже «Маг-нум», но модель другая. Ствол четыре дюйма, а не шесть с половиной. Мощное оружие! Прав Грушин! Ну, разумеется, я умею с ним обращаться! Ждите меня здесь, дамы.
Реутов не оглядываясь вышел. Прасковья Федоровна и Инга остались наедине. Писательница глянула на бывшую модель и живо спросила:
— Вина? Или водки?
— Что?
— Нам срочно надо выпить. Пока мужчин нет. Милочка, меня можешь не стесняться.
— Вина, — вздохнула Инга.
Прасковья Федоровна ловко взяла бутылку и наполнила оба бокала щедро, до краев.
— Надеюсь, Даня не обеднеет. Кстати, давно хотела тебя спросить: и как он?
— То есть? — Инга сделала несколько внушительных глотков. Попав в организм, закаленный в походах по ресторанам, две бутылки шампанского ушли, словно в зыбучий песок. Выпить она могла много.
— В постели. А? — жадно спросила писательница.
— Вам-то что? — усмехнулась Инга.
— Ну, все-таки! Такой мужчина! Ведь Даня потрясающе красив! Фантастически! У него такие руки!
— Да-а… — протянула Инга. И неожиданно сказала со злостью: — Да вы бы молились на своего мужа! Он-то, по крайней мере, нормальный!
— А Грушин? Он что? Извращенец? — с придыханием сказала Прасковья Федоровна. И ее богатое писательское воображение живо нарисовало наручники, цепи и хлысты. Как необычно! И какая пища для эротических фантазий! Надо бы срочно разговорить эту девицу. Подпоить и разговорить.
— Если бы вы знали, чего мне стоило уложить его в постель! — с отчаянием сказала Инга. — Я ведь думала: это мой шанс! Подружка так и сказала, устраивая меня к Грушиным. Не упусти, мол. Старалась… Дура! Но он же просто чудовище! Бесчувственный эгоист! О, нет! Он умеет обращаться с женщинами! Если того захочет! Но он просто обожает их унижать! Живых! А поклоняется мертвым! Чудовище!
— Он что, тебя бил? — живо спросила Прасковья Федоровна.
— Ну да. Высек. Морально, — усмехнулась Инга. — Сказал: девочка, не на того напала. Я тебя вижу насквозь. Ты дешевая шлюха, и это клеймо останется на всю жизнь. Он просто надо мной смеялся. У Грушина к развратным женщинам иммунитет. Его не поймаешь. Как же! Он сам развратен, как… как… Ему просто все уже надоело!'Вот он и бесится.
— Я так и думала! Милочка, не надо так переживать, — и Прасковья Федоровна сочувственно погладила Ингу по руке.
— Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Когда вас используют, заранее зная, что выкинут на помойку. Что ничего не будет. Меня еще никто так не унижал. По крайней мере, в лицо не говорили. Не оскорбляли. Ведь он же меня презирает! А сам? Любит этих мертвячек. Заставлял меня под одну наряжаться. Краситься.
— Под кого?
— Под эту свою… — и Инга вдруг грязно выругалась. Не сдерживаясь больше. И с чувством сказала: — Ненавижу!
