и Фридрих и опасность разрыва отношений с Австрией. Нужно отдать Голштинию.
Все посмотрели на меня. Ситуация такова, что сколько не тужься Россия, но Голштиния моя вотчина.
- Я считаю так, - начал я, поймав на себе заинтересованные взгляды. – Вернуть все себе можно, при желании, после. В Европе будут войны, потому как Фридрих не станет мириться с засильем Австрии, а Священная Римская империя, в лице Австрии, не станет терпеть Фридриха. И война, что сейчас идет – только начало. Что касается Голштинии, то тайные переговоры наместника Брюммера со Швецией о протекторате можно выставить как бунт, но не давить его, а самим договориться и со шведами и с датчанами. Но это не лучшее. Дания – давний союзник России, она нужна нам против шведов, что так и норовят воевать, да ждут слабины нашей. Посему, пусть датчане дадут семь миллионов ефимок, родной мой Киль в обоюдном управлении, где мой наместник и датский равны и право будут иметь с беспошлинной торговлей России и возможностью быть в порту русскому флоту.
Когда я закончил, установилась мертвая тишина. Никто не ожидал такого ответа от меня. По сути, я предлагал самый радикальный способ решения проблемы, максимально угодный России. И более сильная Дания в союзниках – это противовес Швеции и уменьшенное влияние Франции, как и свободный проход Датских проливов в Балтийском море. Ну и деньги.
- Алексей Петрович, и что Петруша умно-то говорит? – поинтересовалась Елизавета, запутавшись в хитросплетениях европейской политики.
- Матушка, - да, умно, но… неожиданно… - замялся Бестужев.
- А вы, господа, и не выносите за границы Совета слова мои, но я уже говорил и скажу – я наследник престола Российского, и печься повинен о ней, России. Окромя того, я понимаю, что удержать Голштинию не смогу, но людей оттуда переселить в Россию желаю. Будет на то воля Бога, и верну и Голштинию и Шлезвиг, в том и деньги помогут датские.
После слов восхищения мной, выказанных в духе лестного обращения к Елизавете, что, мол, вот какая у нас императрица, рассмотрела мальца-племянника, переиграла и шведов и датчан, начались предметные разговоры. Так, я просил за Голштинию уже шесть миллионов полновесных рублей, меня одернули и сказали, что просить станут, но дадут не более четырех. У Дании просто не будет столько серебра.
Часть этих денег должна пойти на организацию переселения населения, что пожелают ехать в Россию и в этом датчане сами должны быть помощниками. Этих людей я бы поселил у границы с крымчаками и в дальнейшем опирался на них в качестве тыла. Так же датчане должны были преподнести мне в дар две сотни штуцеров. На верфях Дании закладываются три линейных корабля, команда набирается из голштинцев и датчан, это уже можно оплачивать с полученных от данов денег или в счет их. Брюммера арестовывают русские войска, что зимуют в районе Киля.
Бестужев выглядел счастливым человеком, видимо, предвкушая «благодарности» от датчан, да и его сто тысяч рублей за решение проблемы никто не отменял. А вернуть территории можно будет в будущем, если они вообще нужны. Для меня, Петра Федоровича, было бы возмутительным такое решение проблемы, но эта часть меня молчала, вероятно, рыдая на задворках подсознания.
Но то все эмоции, а практика прозаичнее. Не было никакой возможности эффективно удерживать Голштинию, не имя полноценного сообщения с герцогством. Это Кенигсберг еще можно было оставить и то, через Курляднию прокладывать дорогу, а последняя, на минуточку, пусть и отдельное герцогство, но каким-то местом польское. Хотя карту Бирона – герцога курляндского разыграть можно, а Польша уже и сейчас не игрок, но Голштиния еще дальше вдоль балтийского побережья.
- Ну Петр Федорович, что еще ты хочешь мне сказать? – усталым тоном спросила тетушка. – Непоседой стал, уже не солдатиками игры затеваешь, а с людьми, коли не Бестужев…
- Тетушка, дозволь с Александром Борисовичем Бутурлиным на Урал съездить, - спросил я, как в омут бросился.
- Ты, Петруша, дурак? Наследника роди и езди! – выкрикнула Елизавета, привстала и схватилась за левый бок.
- Тетушка! – вскрикнул я. – Медикуса!
- Такое бывает, пройдет сейчас, - натужно простонала Елизавета.
В комнату, где я общался с императрицей после Совета, ворвались люди, меня бесцеремонно оттерли, началась суета. Сейчас прольется императорская кровь, так как процедуру ее пускания в этом времени делают надо-не надо.
- Позовите Петра! – послышался хрипловатый голос Елизаветы, прорвавшийся до меня сквозь шум суеты.
- Тетушка! – я подошел.
- Будь в Петербурге, когда я поеду в Москву, поезжай на Урал с Бутурлиным. А Катька чтобы до Петрова дня была уже непраздна, - сказала Елизавета, под расцветшую и быстро завядшую улыбку.
Я не мог понять, почему тетушка меня отпускала, и поэтому напрягался и злился. Дать волю поездить по России? Сомнительно, а когда нет прямых и логичных объяснений, то становится тревожно. Но… развеяться нужно. Но условие беременности Катэ выполнено вряд ли будет, пусть хотя бы годик еще окрепнет, а то молода слишком.
* ………* ………*
Зимний дворец. Покои императрицы
25 февраля 1746 г.
Елизавета лежала на кровати и наслаждалась. Ведь наслаждение же, когда у тебя ничего не болит. Проникнуться могут лишь те, кто только недавно корчился от коликов, а теперь только легкое головокружение от очередного кровопускания.
В такой момент, когда Елизавете было больно и во время коротких периодов, когда боль ненадолго отступала, на государыню накатывала полная апатия. Это состояние приходит к женщине, вдруг осознающей, что ее красота конечна. Та, которой искренне восхищались, которую хотели лучшие мужчины, которую называли одной из красивейших женщин Европы – она увядала.
- Лизонька, ну как? – спросил Ваня Шувалов.
- Уже хорошо, Ваня, а где Разумовский? – задала мучавший ее уже два дня вопрос Елизавета, она была уверена, что Алексей примчится, станет рядом, возьмет руку и скажет, что она все еще красивая женщина.
- Алексей Григорьевич приедет, не волнуйся. Ты скажи, Лиза, зачем отпустила Петра? – задал вопрос Шувалов, у которого были свои интересы насчет наследника – в Петербурге открывался новый ресторан, пока без казино, недворянам запрещено играть, но еще большей площади – для мещан и купцов.
- Ваня, а ты уверен, что Петруша дров не наломает,
