— О, а может быть, вы не желаете моих поцелуев, потому что освободилось место для новой герцогини? Я понял, наконец.
Наступила пауза, после которой Элинор дала Вильерсу пощечину.
— Прошу извинить меня, — произнес Вильерс. — Я не подозревал, что, проливая эти слезы, вы закрываете глаза на очевидное. Теперь я убедился, что вы не думаете ни о чем суетном и земном.
— Ада была совершенством, — произнесла Элинор, — но ей следовало бы знать...
— Знать что?
— О нас с Гидеоном. О том, что мы были близки...
— Были близки, но он предпочел Аду.
— Его отец диктовал ему его выбор, — сказала Элинор.
— Она была совершенством, но никто не любил ее. Она всегда была одна, — заметил Вильерс. — Ее молодой супруг охотно вращался один в обществе. На балу герцогской четы Бомон он тоже оказался один.
— Ее любили все. Но она была такой тихой и покорной, что о ней легко забывали. Ее присутствие в доме было таким неназойливым, оставлявшим столько свободы каждому! Она не стремилась блистать в свете и сторонилась шума, поэтому Гидеон часто оставлял ее. Но он все же любил свою жену! — воскликнула она.
— Возможно, — произнес Вильерс без тени улыбки. — Но теперь, после ее смерти, мир праху ее, перед вами стоит двойной выбор. Вам придется выбирать между двумя герцогами.
— Нет! — вскричала Элинор. — Я даже думать об этом не хочу!
Вильерс снова привлек ее к себе и запечатлел на ее устах поцелуй, прежде чем она смогла опомниться.
— Не играйте мной, — сказал он. — Я отлично видел, как он смотрит на вас и, как вы смотрели на него.
Элинор подумала о том, что Гидеон, возможно, предпочел Аду именно из-за этой ее тихости и застенчивости. А Элинор отпугивала его своей страстностью. Какие все же они разные — Вильерс и Гидеон!
То, что Гидеона в ней пугало, привлекало Вильерса. Последний просто требовал от нее страсти, принуждал ее к ней своими жадными поцелуями. Они были на волосок от полной близости. Она уже давно получила право называть его просто по имени.
— Назови мое имя! — вдруг потребовал он, словно прочитав ее мысли.
— Вильерс!
Он поднялся и привлек ее к себе так порывисто, что она чувствовала каждую из его драгоценных пуговиц на своем теле, а чуть ниже еще и другие «фамильные драгоценности».
Его жезл был велик и силен, он хотел, чтобы она вновь ощутила это.
— Леонард, — простонала она.
Он больно куснул ее в нижнюю губу.
— Леандр.
Теперь было наказано покусыванием ее ушко. Она вдруг ощутила жар, разлившийся по всему ее телу. Они скрестили свои взгляды, в которых сквозила страсть. А потом он склонил свою голову к ее груди и принялся расстегивать ртом пуговки ее новомодного лифа. Он делал то, что обещал чуть раньше. И разумеется, не обнаружил под этим лифом корсета. Его губы свободно скользнули к ее соску.
— Мое имя! — прорычал он.
— Ллойд!
— Вы будете наказаны, — заявил он, скользнув зубами по ее груди.
— Лер! — сдалась она.
Теперь она чувствовала только его губы, а затем он нашел ее грудь и руками и завладел этим сокровищем, утомляя ее своей грубой лаской. Кровь отлила от ее лица.
— Ты согласилась произнести мое имя только под пыткой, — усмехнулся он.
— Ах, — сказала она, задыхаясь, — мы в чужом доме. Вспомните о леди Маргерит!
— Ах, об этой распущенной молодящейся леди с ее добрым дружком Лоуренсом? Им очень повезло, что Лизетт так невнимательна к правилам этикета.
— Мы обязаны соблюдать приличия, — сказала она, отталкивая его руки. — Вам давно пора вернуться к общему столу. Они уже заждались вас. Представляю себе, какие догадки они строят на ваш счет.
— Слишком поздно для подобных сожалений, — сказал Вильерс. — Они хорошо знают, что я нахожусь в вашей спальне, дорогая.
— Но они не могут знать, что мы тут делаем, — возразила Элинор. — Вы должны вернуться, а я проведу остаток вечера в уединении в связи с таким печальным событием, как смерть Ады.
— Вы останетесь здесь? Но как же сэр Роланд, который прибудет помузицировать исключительно ради ваших прекрасных глаз? Он останется с разбитым сердцем.
— Придется ему пострадать, — вздохнула Элинор, приводя в порядок свой лиф. Возбужденная кровь еще продолжала пульсировать в ней, но она и в самом деле желала остаться на время одна.
Вильерс, глядя в зеркало, поправлял свой шейный платок.
— Видите, он совсем истерзан, — сказал Вильерс. — В этом есть и доля вашей вины. Мне придется зайти к себе, чтобы сменить его.
— Стоит ли так беспокоиться? Я изомну все ваши проклятые шейные платки, — сказала она.
— Их у меня с собой предостаточно, они разложены по двум креслам...
— Я никогда не войду в вашу комнату, — перебила она его. — Как вы смеете намекать мне на это?!
— Я и не намекаю. Я только хотел, чтоб вы знали, что имеются два кресла, а шейные платки с них можно убрать. Я прикажу Финчли, чтобы он выставил эти кресла на наш с вами общий балкон. Приятно полюбоваться на звезды с бокалом бренди в руке. Вы можете присоединиться ко мне, когда будет совсем поздно и, все затихнут.
— Очередное ваше неприличие, — отрезала она.
— Так уж я устроен, — ответил он.
Глава 18Ей бы следовало зайти в комнату своей матери и посочувствовать ее зубной боли и не мешало бы выразить соболезнование Гидеону. Но она предпочла погрузиться в ванну с жасминовой эссенцией с сонетами Шекспира в руке.
Вилла расчесала ей волосы, освободив их от фиолетовых блесток. Затем подлила еще горячей воды из кувшина.
— Помочь вам? Или я отправлюсь гладить ваше белье и вернусь попозже.
— Можешь вообще не возвращаться, только оставь мне полотенце,— попросила Элинор.
— Прекрасно, — сказала Вилла. — Но то ваше большое покрывало, в которое вы заворачивались, истрепал Ойстер своими когтями, когда возил по лестнице. Я упустила этот момент.
— Оставь другое. А где теперь этот толстый щенок? Ты не забыла его выгулять?
— Пожалуй, я прямо сейчас сделаю это, — сказала Вилла.
— Я улягусь в постель без твоей помощи, но ты принеси мне Ойстера поближе ко сну.
Вилла оставила ее, и она погрузилась в знаменитые сонеты Шекспира, с удивлением обнаружив, что не может в них разобрать ни начала, ни конца. Их смысл оставался каким-то темным. Ее заинтересовал один сонет, где говорилось о препятствиях истинных и ложных, которые сопутствуют влюбленным истинным и ложным.
И она снова стала думать о Гидеоне. Был ли он по-настоящему влюблен в нее, если так легко споткнулся о препятствие в виде отцовского завещания? И он считал грехом любую дуэль, даже ради прекрасной леди. А может быть, именно дуэль из-за леди казалась ему самой презираемой. Когда-то она во всем соглашалась с ним. У них было полное родство душ, как с Вильерсом — тел.
