class="p1">— А ты не дражни, — неожиданно сказали в толпе. — Иванов, с тебя магарыч!
«Гудок». 13 сентября 1924 г.
Увертюра Шопена. Неприятный рассказ (по материалам рабкора)
— Какой негодяй распустил слух, что наш клуб никуда не годится? — воскликнул завклубом.
— Это враги наши говорят, — ответил член правления Колотушкин.
— Свиньи, свиньи, — качая головой, заметил заведующий, — вот-с, не угодно ли: приход от платных спектаклей — 248 р. 89 к., а расход — 140 р. 89 к. В остатке, стало быть, 109 рубликов чистейшей пользы. И не будь я заведующий, если я их не употреблю...
Тут дверь открылась и вошел заведующий передвижным театром.
— Драсте, — сказал он. — Братцы, сел я в лужу. Нету у меня денег. Пропал я! Застрелюсь я!..
— Не делай этого, — ужаснулся заведующий, — твоя жизнь нужна родине. Сколько тебе нужно?
— 10 рублей, или я отравлюсь цианистым калием.
— На, — сказал великодушный заведующий, — только не губи свою душу. И пиши расписку.
Завтеатром сел и написал:
«Прошу 10 рублей до следующего моего приезда в Себеж».
А заведующий написал: «Выдать».
— Вы спасли мне жизнь! — воскликнул театральщик и исчез.
Засим пришел гражданин Балаболин и спросил:
— Веревку от занавеса не дадите ли мне, друзья, на полчасика?
— Зачем? — изумились клубные.
— Повешусь. Имею долг чести, а платить нечем,
— Пиши!
Балаболин написал: «Прошу на два дня»...
Получил резолюцию Колотушкина и пять рублей и исчез.
Пришел Пидорин и написал: «До получения жалования»...
Получил 30 рублей и исчез.
Пришел Елистратов с запиской от Пидорина, написал: «В счет жалования»...
И, получив 20 рублей, исчез.
Затем пришел фортепьянный настройщик и сказал:
— На вашем фортепьяне, вероятно, ногами играли или жезлами путевыми. Как стерва дребезжит.
— Что ты говоришь? — ужаснулись клубники. — Чини его скорей!
— 55 рублей будет стоить, — сказал мастер.
Написали смету, а в конце приписали:
«По окончании ремонта заставить настройщика сыграть увертюру Шопена и на дорогу выпить добрую чарку».
Не успел фортепьянщик доиграть Шопена и допить чарку, как открылась дверь и ввалилось сразу несколько:
— Нету, нету больше, — закричал заведующий и замахал рукой, — чисто!
— Нам и не надо, — гробовым голосом ответили ввалившиеся и добавили: — Мы ревизионная комиссия.
Наступило молчание.
— Это что? — спросила комиссия.
— Расписки, — ответил зав и заплакал.
— А это кто?
— Фортепьянщик, — рыдая, ответил зав.
— Что ж он делает?
— Увертюру играет, — всхлипнул зав.
— Довольно, — сказала комиссия, — увертюра кончена, и начинается опера.
— К-какая? — пискнул зав.
— «Клубные безобразники», — ответила комиссия. — Слова Моссельпрома, музыка Корнеева и Горшанина.
И при громких рыданиях клубных села писать акт.
Эм.
«Гудок». 17 сентября 1924 г.
Колыбель начальника станции
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю...
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Лермонтов
Спи, мой мальчик,
Спи, мой чиж,
Мать уехала в Париж...
Из соч. Саши Черного
— Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги открытым! — радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал, наполненный преимущественно рабочими службы пути, — на повестке дня у нас стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу. Пожалуйте, тов. Де-Эс!
Но тов. Де-Эс не пожаловал.
— А где ж он? — спросил председатель.
— Он дома, — ответил чей-то голос.
— Надо послать за ним...
— Послать обязательно, — загудел зал. — Он интересный человек — про войну расскажет — заслушаешься!
Посланный вернулся без товарища Де-Эса, но зато с письмом.
Председатель торжественно развернул его и прочитал:
— «В ответ на приглашение ваше от такого-то числа сообщаю, что явиться на собрание не могу. Основание: лег спать».
Председатель застыл с письмом в руке, а в зале кто-то заметил:
— Фициально ответил!
— Спокойной ночи!
— Какая же ночь, когда сейчас 5 часов дня?..
Председатель подумал, посмотрел в потолок, потом на свои сапоги, потом куда-то в окно и объявил печально:
— Объявляю заседание закрытым.
А в зале добавили:
— Колыбель начальника станции есть могила общего собрания.
И тихо разошлись по домам. Аминь!
Михаил Б.
«Гудок». 24 сентября 1924 г.
Не свыше
На станции Бирюлево Ряз.-Ур. Ж. Д. рабочие постановили не допускать торговлю вином и пивом в кооперативе, в котором наблюдается кризис продуктов первой необходимости.
Рабкор
— Не хочу!
— Да ты глянь, какая рябиновая. Крепость не свыше, выпьешь новинку, закусишь, не будешь знать, где ты — на станции или в раю!
— Да не хочу я. Не желаю. (Пауза.)
— Масло есть?
— Нету. Кризис.
— Тогда вот что... Сахарного песку отвесь.
— На следующей неделе будет...
— Крупчатка есть?
— Послезавтра получим.
— Так что же у вас, чертей, есть?
— Ты поосторожней. Тут тебе кооператив. Чертей нету. А, вот, транспорт вин получили. Такие вина, что ахнешь. Государственных подвалов Азербайджанской республики. Автономные виноградники на Воробьевых горах в Москве. Не свыше! Херес, портвейн, мадера, аликанте, шабли типа бордо, мускат, порто-франко порто-рико... № 14...
— Что ты меня искушаешь? Фашист!
— Я тебя не искушаю. Для твоей же пользы говорю. Попробуй автономного портвейна. Намедни помощник начальника купил 3 бутылки, как крушение дрезины было.
— Что ты меня мучаешь?!
— Красные, столовые различных номеров. Сухие белые, цинандали, напареули, мукузани, ореанда!..
— Перестань!
— Ай-даниль!
— Ну, я лучше пойду, ну тебя к богу.
— Постой! Рислинг, русская горькая, померанцевая, пиво мартовское, зубровка, абрау, портер.
— Ну дай, дай ты мне... Шут с тобой. Победил ты меня. Дай две бутылки рябиновой...
— Пиво полдюжины, завернуть?
— Заверни, чтоб ты издох.
* * *
— Эх! Эх! А дрова-то все осина!
Эх! Не горят без керосина!..
Плачет Дунька у крыльца!
Ланца-дрица! Ца, ца!!!
— Ха-рош... Где ж ты так набрался?
— Аз... Ряби... ряби... би-би. В кипи-кипиративе...
* * *
— Граждане! Заявляю вам прямо.
