может, полная версия случившегося оказалась достаточно убедительной. Поэтому криминалист повторяет с лицом отличницы на уроке, — ничего нельзя сделать. Можно продлить агонию. Себя и меня с ума свести. Можно даже случайно прикончить моё плохонькое, смертное тело, но тут я хотя бы порадуюсь оргазмическому концу.
У Люция не остаётся ничего — он был-был, но теперь весь вышел. Даже утопающему кидают соломинку, а у него только шторм и гигантские волны-убийцы.
Среди них скрывается Кракен, готовый к трапезе.
Поэтому он не удивляется своим рефлексам. Но это, определённо, они заставляют его кинуться к Уокер, сгрести ту в охапку, руками обвить подмышками и пытаться закопаться в ней, тискать до искр, в себя втереть, утащить, попутно целуя лицо и рушась в ложбинку груди. Туда он выдыхает скороговоркой и полным отсутствием голоса:
— …неотдамнеотдамнеотдамнеотдам… тымоямоямоя… тынавсегдамоя… ты — моя, Вики Уокер…
— Конечно твоя, — у неё дрожат губы, но она не разрешает себе плакать. — И всегда буду твоей. Обещай, что эта Виктория останется в твоих мечтах, проживёт там свою прекрасную вечность, и ты подаришь ей десятки поводов для гордости?
— Заткнись!
— Обещай, что ты принесёшь своему народу мир, а не боль и ужас, даже если самого будет укачивать до блевоты?
— Замолчи, прошу! — Но Непризнанная словно глухой стала, лишь гладит его голову, увязая в волосах, и шепчет вот это всё — невозможное, кошмарное, неправильное.
— Обещай, что, однажды, ты станешь счастливым, потому что будет женщина — добрая и красивая, настоящая фея, которая умеет колоть лёд и расколдовывать сердца, покусанные злыми колдуньями?
— Умоляю, закрой свой рот! Иначе… — он страшно тяжело дышит, как человек, который стоит на краю пропасти, пока из той дует холодный, колючий ветер, — иначе я оскотинюсь и стану полным ничтожеством, начав выть и заклинать кого угодно, каких угодно богов и их лже-питомцев, лишь бы они тебя мне вер…
— Люцифер. — Ладонями она обвивает его лицо и тянет вверх, чтобы встретиться взглядом. Красные глаза сейчас — скорее, симптом, не характеристика цвета. Они сухие и воспалённые, как у того, по кому к обеду зазвонит колокол. — Уходи и не возвращайся. Не преследуй меня, не издевайся над нами. Ты не увидишь ничего, что тебя порадует. Сначала я буду пытаться жить, а потом заживу окончательно — встану и пойду бодрым шагом, потому что я — из тех, кто умеет вставать и отряхиваться. Уильяма сменит какой-нибудь Билли или, может, вполне определённый Джейкоб. Их брак трещит по швам, и — ты абсолютно прав! — он влюблён в меня и он мне нравится. Потому что мы оба — из тех, кто отряхнётся, не запачкается. Я не уеду из Детройта, он засосал меня навсегда. Я так сильно ненавижу этот город, что это стóит называть любовью. Никакой Чикаго и мечты о доме в Монтерее уже не сравнятся с тем, что я чувствую здесь, в приканадской клоаке. Мы с Джейкобом поженимся когда-нибудь. Не сразу, но однажды — всенепременно. Его огромная ирландская семейка слишком набожна, чтобы разрешить мне плодиться вне брака. А я буду беременной, это ясно, как день. У нас родятся два сына. Первого назовут Патрик, я буду против. Второй — Метью, и за это имя придётся переругаться с каждой из породнившихся тётушек. Старший будет успешным и дерзким, а Метью — просто дерзким. В его шестнадцать нам придётся класть того в клинику для наркоманов. Но он выкарабкается, он тоже из тех, кто умеет подниматься. Потом сыновья вырастут и не увязнут в Детройте, в отличии от нас. Они улетят в большие, красивые города, постепенно забывая большой и не красивый. Джейкоб так и останется детективом до самой пенсии, а я буду преподавать в одном из институтов — их сейчас всего парочка, но лет через двадцать, двадцать пять может статься больше. Муж умрёт от рака лёгких, когда мне будет ближе к семидесяти, а я научусь пить сладкий ликёр, говорить с соседскими вдовами и заведу попугая по кличке Санти. Я буду стареть, моё лицо покроют морщины, подбородок сползёт вниз, волосы поседеют, но ты будешь приходить, упиваться своим отчаянным мятежом, ненавидеть меня за каждый поворот банального, бытового сюжета и за все те метаморфозы, что сотворило со мной время, а ещё видеть. Видеть это всё. Меня не станет, когда мне будет семьдесят шесть. Ну а тебе?.. Тебе всё ещё будет двадцать восемь. — Она не чувствует своих слёз, но готова спорить, её щёки утопают в них. — Поэтому уходи и никогда не возвращайся. Останься порочной, горячей, невероятной историей. Останься самыми захватывающими сутками в моей жизни. Останься самым удивительным Кем-то, кого я миллионы раз встречала в своих снах и, лишь однажды, наяву. Я с ранних лет не люблю сказку про Питера Пэна, и не хочу, чтобы твоё последнее воспоминание обо мне походило на дряхлую, беззубую Венди в инвалидном кресле, которую уже не отмолить ни у бога, ни у чёрта. — И, закрыв глаза, Виктория коротко целует его в лоб.
Чтобы тут же почувствовать, как он убирает руки.
Как леденеет весь — с головы до пяток.
Как встаёт на закостенелых ногах, сшибая по пути что-то.
«Наверное, кресло… наверное, ты даже не заметил его…».
Когда дверь в квартиру хлопает, Вики решает, что звук похож на выстрел.
А ещё она решает, что теперь ей можно громко, не таясь, зарыдать.
Одиннадцать пятьдесят девять.
Согласно исследованиям, проведённым британскими учёными, люди чаще покупают синие щётки, чем красные. Нильский крокодил в ожидании добычи может задержать дыхание на два часа. Некоторых вождей викингов хоронили вместе с их кораблями. Самое большое число торговых центров на планете Земля располагается в Нью-Джерси. На производство одного и семи фунтов мороженого потребуется пять с половиной литров молока. Резиновый подлокотник в метро двигается с отличной от эскалатора скоростью, чтобы пассажиры не засыпали на ступеньках. Наиболее редкая человеческая фобия — селенофобия — боязнь Луны. В 1889-ом году королева Италии Маргарита Савойская заказала первую доставку пиццы. Гиены образуют самые крепкие любовные союзы среди всех млекопитающих, а у лебедей всего лишь хорошие маркетологи. Вики Уокер вот-вот стукнет двадцать девять лет, и ей нравится быть одной из тех, кто ловит злодеев. Люциферу всё ещё двадцать восемь, и он хватается за соломинку, которую, того не ведая, она сама ему подсказала, потому что даже утопающему кидают этот дурацкий прут: он летит туда, где всё начиналось.
«Мы ещё увидимся?..».
«Мы не расстанемся».
Двенадцать ноль-ноль.
Комментарий к Утро
Моё первое “Закончен” в несколько глав, которое вылилось в
