те исчезли. В журнале учета улик ничего не было записано.
Я никогда раньше не видел этого вида товара, и я бы услышал, если бы в городе был такой крупный игрок — особенно если они потеряли крупную партию из-за копов.
— Ты понятия не имеешь, откуда это взялось? — спрашиваю я.
Уикер качает головой, из его рта вылетают слюна и кровь.
— Я верю тебе, — тихо говорю я. — Но есть только один способ убедиться.
С этими словами я засовываю дрель в дырку и сильно нажимаю.
Крики сотрясают скотобойню.
***
Час спустя я мою руки в раковине.
Эммануэль наблюдает за мной, бледный и слегка потрясенный.
— Давненько я не наблюдал за твоей работой, — говорит он.
Я вытираю руки пушистым белым полотенцем.
— Думал, я потерял хватку? — спрашиваю я.
Эммануэль вздрагивает.
— Очевидно, что нет.
Юрий приоткрывает заднюю дверь, входя внутрь с пакетом, зажатым подмышкой.
— Проверил. Самый чистый продукт, с которым я когда-либо сталкивался, — говорит он.
— Как это может быть? — я хмурюсь. — Как может быть новый поставщик в Пустоши с шестьюдесятью килограммами высшего сорта, изъятыми полицией, и мы не слышим об этом ни звука?
Юрий качает головой, не менее озадаченный.
Я не понимаю, что, черт возьми, происходит.
Но это не может быть просто совпадением.
Глава 20
Клэр
Я ненавижу быть здесь. То, что я раньше называла это место домом, теперь кажется невозможным.
Идеально ухоженная лужайка перед домом, благоустроенная с точностью до дюйма, приветствует меня. Большой, почти показной венок украшает входную дверь — жалкая попытка создать уют. Колышется занавеска, сообщая, что мама, как обычно, осматривает лужайки перед домом и окрестности.
И, конечно же, съемочные группы тоже уже здесь.
В детстве я посещала частную школу, у меня иногда бывали друзья. «О, как бы я хотела жить здесь», — говорили они, разглядывая мерцающий бассейн у террасы и шезлонги, мою огромную комнату, оформленную в розовых и пурпурных тонах, туалетный столик в форме сердца. Но внешность может быть обманчива, и они не знали, насколько все это противно.
Мое детство было душным, и друзья, которые завидовали внутреннему дворику и террасе, не знали, каково это — жить здесь. Как мама ругала и придиралась ко мне, если хоть одна вещь была не на месте, хоть одно пятно на стакане или крошка на полу. Ее бесконечное помешательство на уборке перед приходом уборщиц, и то, как они с папой ссорились из-за денег, которые она тратила на содержание дома. Для моей матери внешний вид — это все.
В детстве это бесило. Когда я подросла — меня уже тошнило. Хотелось ей врезать.
Хотя на самом деле я испытываю облегчение, когда она выходит на крыльцо и прогоняет съемочную группу.
— Вы не должны быть здесь еще час. До тех пор мы не будем отвечать ни на какие вопросы.
Некоторые разбивают лагерь, другие уезжают, но остается достаточно, когда я выхожу из машины, вокруг меня мелькают вспышки.
— Уходите! — визжит моя мать. Для меня это звучит как скрежет гвоздей по школьной доске. Она хмуро смотрит, как я поднимаюсь, затем приподнимает губы. — Привет, Клэр, — когда я подхожу ближе, ее голос понижается до шепота. — Быстро заходи в дом, надо привести тебя в порядок до того, как вернутся папарацци.
— О, да, конечно, — говорю я сарказмом. — Я тоже очень рада, что жива. Вполне логично, что у тебя одна забота: как я буду выглядеть на экране.
Она открывает рот, чтобы возразить, но я протискиваюсь мимо нее. Я никогда раньше не возражала ей, никогда по-настоящему не противостояла ей. Моя тихая победа, ведь я больше не буду склоняться перед ее капризами и не буду угождать ее просьбам.
Сейчас все по-другому… после Константина. У меня нет никакого терпения выслушивать ее бред. Я чувствую, как приподнимаются уголки моих губ, когда задаюсь вопросом, чувствовал бы Константин то же самое, прежде чем приходит осознание того, что я никогда больше его не увижу.
В глубине живота возникает гложущее чувство, тоска, которую я не могу точно определить. Мне требуется минута, чтобы по-настоящему понять, полностью осознать, что единственный человек, которого я хочу прямо сейчас, единственный человек, который мне нужен… не может быть здесь. Это похоже на траур.
Константин не терпит ничьего дерьма, и он не стал бы делать этого сейчас.
Он бы гордился мной за то, что я противостояла матери и ее издевательствам. Но что-то подсказывает мне, что если бы он был со мной, она бы даже не пыталась.
Хотя это спорный вопрос. Но сейчас не об этом.
Я здесь не просто так, даже если он никогда не узнает, что произойдет дальше. Даже если я никогда больше его не увижу. Я проглатываю укол боли, который угрожает задушить меня.
Я вхожу в двойные двери прихожей и слышу вдалеке голос отца. В моем воображении все могло бы сложиться совсем по-другому. Я представляла, что вернусь сюда и что они будут рады меня видеть, избавившись от страхов, которые у них были по поводу моего похищения. Вместо этого мама хочет меня причесать, а отец разговаривает по телефону, вероятно, планируя очередную пресс-конференцию.
Даже экономка держится от меня подальше, вероятно, мама предупредила ее, чтобы она оставила меня в покое.
После того, как мама убедилась, что никто не делает снимки, она спешит в дом и хлопает дверью.
— Ох, Клэр, — говорит она с жалостью в голосе. — Ты правда выглядишь растрепанной.
— Неужели? Не могу себе представить, почему, — сухой сарказм, кажется, не улавливается матерью, она хмурится, размышляя над выбившейся прядью моих волос, которую крутит в пальцах.
— Что мы можем сделать за такое короткое время, — бормочет она себе под нос. — Прическа безнадежна, но можем, по крайней мере, уложить волосы и нанести приличный макияж.
Я игнорирую покалывание в носу и жжение в животе. Ее поведение обжигает, но мне не впервой. Меня уже отвергал любимый человек.
Я снова выживу.
Сейчас я мало что контролирую, и это сводит с ума, но кое-что у меня есть.
Во-первых, мне нужно посмотреть, какое, черт возьми, отношение мой отец имеет к подставе Константина, если он вообще замешан. Я хотела бы, чтобы мое нутро все еще говорило, что он невиновен, но по какой-то причине возвращение сюда, в дом моего детства, заставляет сомнения испариться. Я ненавижу это.
Позади меня раздаются тяжелые шаги, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть папу, его руки протянуты ко мне.
— Клэр! Ты благополучно добралась домой, — говорит он, прижимая меня к
