истины.
За прошедшие недели и месяцы я все лучше начал понимать те незримые силы, которые сводят на нет все наши старания. Я понял, что между материальным миром и психикой нет принципиальной разницы. Оба явления в своем роде являются бесконечными историями, в которых действия нынешних персонажей определены действиями тех, кто существовал до них.
Наш город, со своими римскими корнями, саксонскими улицами, нормандскими крепостями и викторианской железной дорогой, отлично показывает, как все взаимосвязано. Как в старинном живет современное, и как, в свою очередь, настоящее влияет на будущее. И среди этих слоев мы живем, ходим, дышим.
То же самое – разум. Он не похож на город в привычном понимании. Он скорее город, построенный общечеловеческим опытом, всем предшествующим, всеми знаниями, накопленными памятью, книгами, вещами.
Но если согласиться, что разум – это город, то он подвержен нападениям, вторжениям сил, буйствующих ночью, когда мы слабы, когда никого нет на дозорной башне.
Понимаешь, Брайони, именно это и происходило. Все, что я делал для твоей защиты, злило его, смущало его беспокойную душу ревностью. Я следил за тобой, но за мной самим тоже велась слежка. Если бы я поступал иначе, если бы немного меньше уделял тебе внимания, если бы я немного больше горевал по нему – я, может быть, и не узнал бы того, что узнал. Я никогда не узнал бы, что наш разум не сильнее разума животных, что он – территория, завоевать и подчинить которую так же просто, как и любую другую.
Только сейчас я понял, что есть способ утешить его душу и утолить его чудовищную жажду. Я верю, что он снова сможет любить тебя, и душа его упокоится с миром, как мы и просили в своих молитвах. Это моя последняя надежда, и это будет последнее, что я сделаю. Я разрушу город своего разума до основания, чтобы на его месте возникло пустое, чистое пространство, в котором ни на миг не задержится ни один мстительный дух.
Идти пришлось далеко, но я не спешил. Я прошел через парк, мимо фонаря Рубена, дошел до реки. Я шел тихим длинным путем, по велосипедным дорожкам, так что меня мало кто видел. Дальше и дальше, в темноте, с пистолетом наперевес. Через Лендал-бридж, через Стрип-лейн. Я чувствовал аромат диких цветов и листьев живой изгороди, слышал жаворонков и понимал, что почти пришел. Какой у вас был план? Вы собирались переночевать там, а потом двигаться на север, к Бенингбро, и утренним поездом уезжать неизвестно куда? Или вы собирались жить в лесу, как охотники времен неолита, вдали от цивилизации?
Мои подозрения усиливались. С чего бы он решил встретиться с тобой непонятно где? Я видел, что он сделал с Джорджем. Я слышал, что он сделал с Элисон Уингфилд. Я очень хорошо знал, на что способен его отец. Может быть, он назначил встречу здесь, чтобы совершить с тобой нечто невообразимое – намного более невообразимое, чему я был свидетелем – и потом удрать, потому что все выглядело бы так, словно двое влюбленных подростков просто удачно сбежали в ночь.
Мой путь преградил лебедь. Я до последнего не замечал его, и вдруг вот он, передо мной, крылья в стороны, угрожающее шипение. Наверное, поблизости пряталась его семья, которую он защищал, но мне показалось, что это одинокая птица, лебедь-разбойник, ищущий наживы, которой с меня не поиметь. Я был в тупике. Справа река. Слева заросли. Лебедь не двигался с места, и мне пришлось, оглядываясь, пробираться через плотный низкий кустарник.
Я вернулся на тропинку и услышал голос позади.
– Папа? Папа. Смотри.
Лебедя не было.
Он бесследно исчез.
На его месте стоял мальчик лет семи, с родимым пятном на щеке. Он тянул ко мне руку.
– Смотри, кто у меня на пальце! Смотри!
Я присел, и он подошел ближе. Уже было совсем темно, но я отчетливо видел блестящего зеленого жучка, ползущего по его пальцу – так же отчетливо, как глаза Рубена. Этот его упрямый взгляд, пытливый, давящий в ожидании ответа.
– Рубен, – сказал я.
– Это листоежка? Я нашел листоежку?
– Рубен? Откуда ты взялся?
Его голос посуровел.
– Это листоежка?
– Да, – ответил я, и на меня накатило воспоминание. – Правильно «листоед». Листоед.
Он выглядел грустным.
– Я не хотел толкать Брайони в крапиву. Прости меня, папа.
– Ничего, Рубен. С Брайони все хорошо.
Он нахмурился, будто я его обманывал.
– Она ушла.
– Нет, – сказал я.
– Мы ее потеряли. В темноте.
– Нет. Она дома. В безопасности.
– Она стала невидимой. Ее нет.
Я рассердился. Не на Рубена, а на себя, на свои нервы, вызвавшие его призрак.
– Нет, – ответил я. – Это тебя нет.
– А где же я?
Я похлопал себя по голове.
– Вот здесь.
– А где жук?
Я снова похлопал.
– И он здесь. Ты ненастоящий. Ты ненастоящий. А теперь мне пора.
– Папа, не бросай меня, – попросил он. – Не бросай меня, не бросай меня, не бросай…
Галлюцинация начала плакать. Я закрыл глаза и взмолился, чтобы здравый смысл не оставил меня.
– Пожалуйста, не дай мне сойти с ума… – просил я. – Не сейчас.
Я не мог позволить наваждению завладеть мной этой ночью, так что зажмурил глаза и медленно и осторожно протянул руку к кажущемуся лицу. Конечно, я ожидал, что наткнусь на пустоту. Я думал, что пальцы ухватят воздух и я смогу убедиться, что мне все привиделось. Вместо этого меня кто-то резко и очень больно укусил.
Ты помнишь, я и так уже сидел на корточках, так что, когда я отдернул руку, увидев лебедя, оказавшегося на прежнем месте, гравитация взяла верх. Я упал на спину.
Лебедь сразу же сильно забил крыльями и зашипел, как дьявол, а я отчаянно пытался встать на ноги, но не мог. Я валялся в неловкой позе, надо мной стоял лебедь, тянул ко мне шею и бил крыльями по ногам.
Я не мог его остановить.
Я снова попытался встать, но получил такой удар в грудь, что свалился, на этот раз в грязь. Уверен, он убил бы меня, и задним числом мне кажется, что таков и был замысел Божий (или того автора, который придумал мою историю), но я должен был обезопасить тебя, а значит, прожить еще несколько часов. Так что я потянулся к куртке, вытащил пистолет, и пока одна моя рука безрезультатно сражалась с лебединой шеей, другой рукой я выстрелил птице в грудь. После громкого хлопка лебедь в последний раз зашипел, а потом его шея обмякла. Из него текла, почти лилась, кровь, и ее вид меня парализовал. Жизнь ушла из него мгновенно, он пару раз вздрогнул в конвульсиях и повис мешком на моих ногах.
В жуткой панике я оттащил птицу к реке, стараясь, чтобы его кровь больше не попадала на мою одежду. Когда я увидел незаметную мне ранее лебединую семью, мирно спящую в гнезде, я испытал совершенно неописуемый ужас. О, Брайони, что я тогда чувствовал! Невинные, непорочные души этих живых существ. И когда птицу понесло течением прочь, когда она наполовину утонула, меня стошнило прямо в кустах, и я вдыхал холодный воздух, чтобы хоть немного прочистить мозги, но все напрасно. Я знал, что если переживу ту ночь, этот лебедь будет преследовать меня, как альбатрос старого моряка, до конца моих дней.
Там, где заканчиваются заросли, дорожка сужается и переходит в заливной луг. Ангар было отсюда видно, так что я решил не спешить
