за то, что был мудаком, или прости за то, что не хочешь мне говорить?
Он открывает глаза. В них столько печали, что слезы наворачиваются на мои глаза.
— За то, что был мудаком.
— Пожалуйста, И.
Он проводит большим пальцем по моей щеке и ловит упавшую слезинку:
— Прости меня, Мия. За все. Я не хотел оставлять тебя. Но у меня не было выбора. Мой отец заставил меня вернуться в Бостон.
— Ты был в хоккейном лагере или это очередная ложь?
— Ложь, — признается он. — Я уехал жить к своей бабушке. Я никогда не ездил ни в какой хоккейный лагерь.
Я сжимаю пальцами его рубашку и крепко прижимаю к себе, так близко, что наши губы почти соприкасаются:
— Почему ты ушел? Я хочу знать все или…
— Или что? — он медленно проводит своими губами по моим.
От жара его дыхания мои соски твердеют, крошечные бутоны жаждут его рта, его рук, умоляя о его прикосновении. Я бессильна, когда дело касается Итана. И он это знает.
— Или мы больше не можем этого делать, — говорю я ему.
Он приоткрывает рот ровно настолько, чтобы высунуть кончик языка и провести им по моей нижней губе:
— Дай мне то, чего я хочу, и я дам тебе то, чего хочешь ты.
От его хриплого голоса у меня по спине пробегают мурашки:
— Чего ты хочешь? — я прикидываюсь дурочкой, за что получаю дерзкую ухмылку.
— Встань на колени, — приказывает он, отступая от меня на шаг, заставляя меня желать большего.
Я делаю, как он говорит, потому что хочу все, что мне может предложить Итан — его член и правду.
— Достань мой член, — рычит он.
Когда я расстегиваю молнию на его брюках, он наклоняется вперед и прижимает левую руку к стене, не сводя с меня пристального взгляда. Его зеленые глаза темнеют и становятся шире, когда я беру его в руки. Глядя на него снизу вверх, я глажу его член и облизываю губы.
Итан откидывает голову назад и хмыкает:
— Соси его.
Моя киска насквозь мокрая, мои соки опасно близки к тому, чтобы соскользнуть по внутренней стороне бедра:
— Я сосу. Ты говоришь. Таков уговор.
Он ухмыляется:
— Отлично. Что бы я ни говорил, не останавливайся. Понятно? И никаких гребаных вечеринок жалости или слез.
В ответ я прижимаюсь языком к его стволу и облизываю его до самого кончика. Я еще несколько раз облизываю его, прежде чем засунуть в рот, вырывая из него еще один дикий звук.
Проходит минута, прежде чем он говорит:
— У меня была зависимость. Вот откуда я знаю Коннора. Он был моим дилером.
Итан крепче сжимает мои волосы и толкает свой член в заднюю часть моего горла, заставляя принять его целиком, вызывая у меня рвотный позыв. Слезы текут по моим щекам от силы его движений. Я хватаю ртом воздух и напоминаю себе дышать через нос. Пока он продолжает говорить, мне плевать.
— В больнице прописали обезболивающие, чтобы притупить боль после несчастного случая. У меня было так хреново с головой после смерти Эрика… — его голос затихает, и когда я поднимаю на него взгляд, его глаза закрыты. Он дергает меня за волосы, и я ускоряю темп. Теперь, когда у меня хороший ритм, я работаю с его стволом одной рукой, а другой массирую его яйца, работая в гармонии со своим ртом. — Блядь, — шипит он, — моя маленькая овечка точно знает, как сосать член, — проходит еще один такт, и не остается ничего, кроме звуков, срывающихся с наших губ. Затем он продолжает: — Я был зависим от опиатов. Все, что попадалось мне под руку. Вот почему мой отец перевез нас сюда. Он думал, что это поможет мне взять себя в руки. Но я разыскал наркоманов в школе. Они свели меня с Коннором, который тогда был простым уличным торговцем.
Итан был на наркоте. Мой Итан. В перерывах между сосанием и дрочкой, я пытаюсь осмыслить это откровение. Какое это имеет отношение к тому, что он сбежал, не задумываясь?
Словно отвечая на вопрос в моей голове, он выдавливает:
— Вернувшись в Бостон, я прошел программу детоксикации, о которой никто так и не узнал. Я…
Он обхватывает мой затылок обеими руками. Его член пульсирует, тело дрожит, когда он кончает мне в рот. Итан делает шаг назад и ослабляет хватку на мне. После того, как я глотаю, я облизываю кончик в последний раз, чтобы собрать все до капли.
— Черт, детка, — шепчет он, задыхаясь. — Блядь, это было… — он не находит слов. Как и я, после всего, что он только что рассказал мне о своей наркотической зависимости.
Итан хватает меня за плечи и поднимает на ноги. Мои бедра ударяются друг о друга, когда я пытаюсь встать самостоятельно. Я прислоняюсь спиной к входной двери и пытаюсь отдышаться.
— Спасибо, что рассказал мне. Я сохраню твой секрет, — я прижимаю руку к сердцу и встречаюсь взглядом с Итаном. — Обещаю.
Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб, и касается пальцами моей щеки:
— Знаю. Но это также означает, что ты не можешь написать о них. Если Коннор когда-нибудь узнает, что ты имеешь к этому какое-то отношение, он разоблачит меня и убьет тебя. Итальянцы и ирландцы — не те люди, с которыми можно связываться. Понятно?
— Но эта история могла бы сделать мою карьеру.
— Она разрушила бы мою, — выплевывает он в ответ. — Я больше не занимаюсь этим дерьмом. Я давным-давно завязал, — он прикусывает внутреннюю сторону щеки, показывая, что нервничает. — Моя карьера сейчас даже не является моей самой большой заботой; это ты и твоя безопасность. Они опасные люди, Мия. У такой маленькой овечки, как ты, такой нежной и чистой, нет ни единого шанса против таких волков, как они.
Как только до меня доходит осознание, я киваю. Он прав. Я видела выражение глаз итальянца, которое говорило: «Я убил много людей». У него был холодный, жесткий, расчетливый взгляд, который напугал меня до смерти.
— Я отступлю, — говорю я, пытаясь сдержать слезы. — Ради тебя. Ради нас.
— Спасибо, — Итан целует меня в лоб. — И без того тяжело заботиться о тебе, без дополнительных осложнений. Ты такая упрямая женщина, Мия.
Я смотрю на него с улыбкой:
— Это часть моего обаяния победителя.
24
Итан
Впервые в жизни я чувствую облегчение. Я рассказал Мие об Эрике, несчастном случае, а теперь и о своей зависимости. И конца света не произошло. Ничего не произошло. После того, как я дважды трахнул
