для установления его численности должны бы служить данные производимой после выдачи паспортов перепрописки городских жителей. К итогам перепрописки приходится добавлять численность ряда групп населения, не охватываемых перепропиской (военнослужащие, хроники в больницах и призираемые, заключённые и др.). К тому же перепрописка затянулась на столь длительный срок, что итоги её оказалось возможным использовать лишь частично.
В результате указанных пробелов в учётных источниках о численности и об изменениях в численности и составе населения — исчисления, проводимые органами УНХУ как в центре, так и на местах, должны быть признаны в значительной мере ГАДАТЕЛЬНЫМИ»[78] (жирный курсив. — Авт.).
Если так признаёт ЦУНХУ, то ВСЕ данные, указанные в отчётах, подлежат значительному пересмотру. И напрашивается один вывод — с подсчётом рождений и смертей творились, мягко говоря, полная неразбериха, беспорядок и хаос. Точнее, намеренный обман ЦУНХУ и в конечном итоге руководства страны.
Учёта причин смерти не было, на кладбищах нет преобладающего количества умерших зимой 1932/33 годов. Нет и массовых захоронений умерших в эти годы. Подсчитать количество умерших от эпидемий малярии, тифа и других инфекционных болезней при огромной миграции населения из сёл в города, учёта рождаемости и убыли населения по естественным причинам при такой постановке дел было невозможно.
Приведённая цитата из письма ЦУНХУ от 14/VI-34 по итогам учёта населения в 1931–1933 годах указывает на очень важный факт, на который раньше не обращали должного внимания: большое количество людей числились как умершие, но на самом деле они уезжали из сёл и прибывали в города и другие густонаселённые местности для работы на строительстве промышленных (металлургических, энергетических, химических и других) объектов. Выяснилось очень важное: данные о движении населения прямо связаны с данными о его «смертности» и которые, как мы видели, учитывались не по одному разу.
Мы примем за основу не только факт индустриализации, но и простой аргумент жителей села: для отмены сельскохозяйственного налога на отсутствующих членов семей было выгоднее называть и числить их умершими, чем ушедшими на заработки на стройки.
Что творили «комсомольцы»?
Когда колхозное строительство только-только начиналось, кулаки травили бедноту, называя бедняков лодырями, а сами, под флагом коллективизации, сколачивали банды и под видом «комсомольцев» с красной лентой (или звездой) отнимали у бедняка последнюю еду, обрекая его и членов его семьи на смерть от голода. Ожесточённое сопротивление кулачества — порча машин, поджог колхозного имущества — срывало хлебозаготовки.
Только в 1931 году было совершено 1 миллион 800 тысяч террористических актов.
Саботаж кулачества стал одной из важнейших трудностей в процессе коллективизации. Из-за кулацкого саботажа, воровства и хищения хлеба колхозы были лишены возможности оплатить выработанные колхозниками трудодни. Путём вредительства, уничтожения производительных сил, срыва государственных заданий, разложения трудовой дисциплины классовый враг и его агентура делали ставку на разрушение молодого, только что возникшего колхозного строя.
Выселение кулачества повсеместно проходило в условиях положительного отношения к этому колхозников: «Выметем остатки кулаков — скорее укрепим колхозы и этим улучшим свою жизнь и благосостояние страны»; «Достаточно нажились за наш счёт. Правильно делает соввласть, что высылает. Пусть поработают, как мы на них работали. Там им и место»; «В наших интересах выслать всех кулаков, тогда лишь не будет вредительства, поджогов и убийств»; «С кулачеством надо покончить раз и навсегда, потому что они постоянно старались натравливать середняков и бедняков на соввласть и этим тормозили коллективизацию».
«Наиболее активная часть кулачества уходила в леса, созданием уголовных бандгруппировок оказывала открытое сопротивление с оружием в руках, провоцируя крестьян на вооружённое восстание. Так, например: в Городнянском районе Киевского сектора руководитель контрреволюционной организации Рябченко, скрывшись в момент операции и использовав процесс раскулачивания и выселения, путём агитации и распространения провокационных слухов организовал группу до 150 чел., спровоцировав её на выступление. В целях приобретения оружия и лошадей были совершены налёты на совхоз, винокуренный и лесной заводы, захвачено оружие, лошади и продукты. 17 июня в результате 2-часовой перестрелки 20 бандитов убито, 18 ранено, остальные сдались. Рябченко арестован, банда полностью ликвидирована»[79].
О торговле и учёте скота. Особо отметим, что практика принудительного отбора у колхозников коровы и мелкого скота не имеет ничего общего с существовавшим положением. Задача состояла в том, чтобы у каждого колхозника были свои корова, мелкий скот, птица. Ставка налога 3,5 копейки была с каждого рубля валового дохода колхоза.
При подсчёте численности скота использовались данные ЦУНХУ. В его объяснительной записке говорилось: «Основными источниками для установления численности скота послужили итоги налогового учёта. Данные о численности скота по колхозно-крестьянскому сектору собирались налоговыми комиссиями под руководством финансовых органов. Сведения по остальным хозяйствам (совхозам, колхозам, учреждениям и прочим) одновременно получены аппаратом районной инспектуры УНХУ».
Из приведённых данных вывод такой: там, где учёт вели налоговые и финансовые комиссии, а также аппарат УНХУ, этим данным верить можно. Но там, где учёт рождений и смертей вёлся городскими загсами и сельскими советами, то, как следует из приведённых документов, эти цифры в значительной степени необходимо считать, повторяем, гадательными, а значит, не заслуживающими доверия.
Подсчёт финансовыми и налоговыми органами сводил к минимальным расхождениям между действительным и документальным положением дел, тем более, что в налоговые комиссии входили представители заинтересованных сторон: как от государства, так и от колхозов и единоличников. Поэтому опубликованные цифры по животноводству (в отличие от учёта людей) в значительной степени достоверно отражают тогдашнюю реальность. Они ставят под сомнение устоявшееся утверждение о повсеместном забое скота (в частности, буйволов), который якобы явился причиной невозможности сева зерновых и, как следствие, их отсутствия.
Когда единоличник продавал свою сельскохозяйственную продукцию через колхозный ларёк или колхозный базар, эти его рыночные доходы освобождались от налоговых обложений. Сбор за торговлю с рук птицей, яйцами, молоком, маслом, сыром был запрещён.
В Харьков, к примеру, в 1933 году 72 тысячи крестьянских возов доставили 36 475 центнеров картофеля, овощей и фруктов и 4 276 039 литров молока. В то же время на продажу на рынки Харькова пригнано 3284 головы крупного рогатого скота, 880 свиней, 447 овец и коз и 5798 лошадей[80].
В 1931–1933 годах в результате значительной разницы в государственных и рыночных ценах сложились благоприятные условия для спекулянтов. Под видом заготовки «комсомольцы», а на самом деле спекулянты (бандиты) скупали (а попросту — отбирали) продукты у крестьян и в колхозах.
По воскресеньям на семи харьковских рынках (Конном, Коммунальном, Холодногорском, Кувинском, Занковом, ХТЗ, Серп и Молот) торговали до 40 колхозов, до пяти тысяч колхозников и единоличников, более 80 подвод и до четырёх тысяч продавцов «с рук»[81]. Не говоря о налогах, которыми товары не облагались, как это обилие продовольственных товаров можно совместить со смертностью от голода (?!) в городе и Харьковской области (в которую входили нынешние
