Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Мы прибыли во Флоренцию после полудня и до пяти-шести вечера были предоставлены самим себе. После того как я утратил чувство времени на Понте Веккьо, позволяя взгляду мечтательно плыть по аспидным волнам Арно, после того как повитал над Пьяцца делла Синьория и постоял напротив и внутри соборов Санта Мария Новелла и Санта Мария дель Кармине, я ощущал пульсирующую радость, что вот наконец-то увидел все эти чудеса. Представьте себе, насколько обездоленным чувствует себя двадцатилетний юноша из Советского Союза, впервые попав во Флоренцию и таращась на всю эту красоту. Я смогу это описать, наверное, только после того, как оставлю этот мир и научусь выражать свои мысли не словами, а надмирными образами. И радость — радость того, что можно видеть и воспринимать все это флорентийское волшебство, — может сбить еврея с пути, особенно, если он не знает, кто он и откуда.
В закатный час мы снова были в автобусе, оставляя позади волнистый тосканский ландшафт, пересекая Эмилию-Романью на пути к не знающей сна Болонье. Как по заказу, в нашем автобусе оказалась не только рижанка Ирена со всем своим кланом, но и Ланочка Бернштейн. Моя бывшая московская подружка ехала на экскурсию вместе с новым ухажером, который столь сильно преуспел в математике, а также с отцом и бабушкой, все больше и больше похожими друг на друга, и с младшим братом, быстро превращавшимся в итальянского уличного подростка. Мы с Иреной сидели рядом в автобусе, и я отправлял руки в исследовательские экспедиции по не столь отдаленным волшебным чертогам. Это все очень напоминало наши купания и прогулки по тирренскому берегу под укоряющими взглядами родителей и старшего брата Ирены.
Моя рука скользила по ее талии и округлости бедра. «Хорошего понемногу», — шептала Ирена и отодвигалась к окну, не дожидаясь, пока ее мать повернется, чтобы сурово глянуть на нас. Мы с Иреной старались не думать о тупиковости нашего флирта. Я, по крайней мере, об этом не думал, а, наоборот, в начале поездки еще лелеял надежды, что мы хоть ненадолго сможем оторваться от ее семьи.
Мчась по суперхайвею по направлению к Болонье, переплетая свои пальцы с Ирениными, а потом расплетая их, я думал так: «Они все здесь. Моя бывшая московская подружка и моя ладисполийская почти что подружка. Мое беспокойное советское прошлое, мое итальянское транзитное настоящее и брезжущие на горизонте обещания американского постоянства».
В половине десятого вечера мы подъехали к Болонье.
— Ее называют «Красная Болонья», — объявил Ниточкин.
— А почему «красная»? — удивилась моя бабушка.
— Здесь правят коммуняки. Полный балаган, — объяснил Ниточкин. — Мы здесь простоим час. Это Пьяцца Маджоре, самая большая площадь в Болонье. Я жду всех вас в автобусе ровно в одиннадцать, не позднее.
Мы с Иреной быстро свернули в проулок, где я угостил ее пиццей. Я плохо запомнил ночную Болонью, особенно из-за того, что попал сюда сразу же после Флоренции. Что-то похожее на митинг рабочих заполонило Пьяцца Маджоре — ораторы и какое-то шествие с лозунгами и знаменами, с громкоговорителями и скандирующей толпой. Я запомнил иллюминированные портики на площади, словно кружево черненого серебра на шее и плечах города. Повсюду были уличные актеры и мимы. Прогулявшись и съев пиццу, мы с Иреной остановились, чтобы понаблюдать за двумя мимами. Один изображал Горбачева с поднятыми ладонями вверх руками; у него была бледная, посыпанная пудрой голова с клубничной метиной. Другой мим был Рейганом — с бульдожьими складками и протезированной улыбкой. Время от времени мимы сходились, чтобы пожать друг другу руки и застыть в историческом объятии.
Потом я купил Ирене и себе по порции джелато в киоске напротив большого фонтана, кровоточащего красными и зелеными огнями. Мы были метрах в трехстах от нашего автобуса, но площадь, полная демонстрантов, давала возможность укрыться в толпе и стать невидимыми. Когда продавец джелато утрамбовывал в вафельный стаканчик пять разных шариков, которые выбрала Ирена — она любила начинать с шоколадного и заканчивать лимонным, — я собрался с духом и сказал, стараясь придать своему голосу как можно более мягкий оттенок:
— Так больше нельзя.
Ирена приняла стаканчик из рук продавца, нырнула языком в шоколадную глубину и облизала губы, словно вымазанные темной помадой.
— Я согласна, — ответила она, откусив еще мороженого.
— Если не завтра, то когда? — спросил я.
— Да, — ответила Ирена.
— Ты будешь на все отвечать «да»? — спросил я, дотрагиваясь до ее правого локтя.
— Да.
— Хочешь, сбежим от родичей завтра в Сан-Марино?
— Да.
— Ты придумаешь какой-нибудь предлог, чтобы исчезнуть на пару часов?
— Да.
— Я тебя когда-нибудь увижу голой?
— В жизни не ела такого фисташкового, — сменила тему Ирена, истинная рижанка.
Когда мы возвращались к автобусу, мама отвела меня в сторону и рассказала, что Штейнфельд отвесил ей сомнительный комплимент и отец в ярости схватил его за горло и приложил к стенке автобуса. Штейнфельд угрожал нажаловаться карабинерам на «оскорбление и избиение», но отец ему при всех сказал: «Еще звук — и я тебе морду на задницу натяну». «Только этого нам здесь не хватало», — подумал я, живо представив, как мой отец, который всерьез занимался боксом, пока у него резко не упало зрение, проделывает все это со Штейнфельдом на главной площади города. Вообразите: поэт и врач из СССР защищает честь своей музы на фоне коммунистического митинга в центре Болоньи.
В автобусе Штейнфельд был мрачнее тучи и делал вид, что читает итальянскую газету. Авантюрист Ниточкин и итальянский котяра Андреа спорили, как лучше доехать до места ночевки, и микрофон взял Петр Перчиков. Пока мы кружили по какому-то городку в окрестностях Болоньи, он травил одесские анекдоты до тех пор, пока мы не остановились на ночлег. Мне пришлось спать в одной комнате с бабушкой, которая была, кажется, гораздо менее утомлена дорогой, чем я, и начала меня мучить вопросами: «А кто построил Флоренцию?» или «А в Болонье до сих пор выпускают плащи? В шестидесятые они были так популярны». Уже после того как я выключил торшер, стоявший между нашими кроватями, бабушка прошептала, как подросток, оказавшийся в лагере на соседней койке с закадычным дружком:
— А что это за Сан-Марино, куда нас везут?
— Это крошечное государство. Гора-государство. И даже Наполеон не смог его захватить. Спи, бабуля, спи, пожалуйста.
— Наполеон? — переспросила она. — О, я обожаю Наполеона!
— Ты? Обожаешь Наполеона? — пробормотал я, находясь где-то посередине между бодрствованием и сном.
К десяти утра на следующий день наш автобус настолько близко подъехал к Сан-Марино, что Штейнфельд смог указать на трехглавую Монте-Титано, поднимавшуюся на равнине прямо перед нами.
— Это национальная эмблема Республики Сан-Марино, — произнес он с пафосом. — Три горные вершины в окружении замковых башен. Вы увидите эту эмблему на их флаге и гербе.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
