я, отпирая дверь кабинета. – Заходите, пожалуйста. К сожалению, здесь только один стул.
– И его займет самый старший, – сказал Туризар и сел.
– Ничего страшного, – хмыкнул Горонедж. – Нам не привыкать стоять на ногах, это наша работа.
– Пожалуйста, рассказывайте, отала, – попросил Викеналар.
Я более или менее связно изложил историю охоты на упыря в Танверо, хотя мне не хватало слов для описания этого уродливого жуткого создания. Туризар хотел, чтобы я показал им раны от когтей упыря, но я отказался. Говорить о Холме Оборотней было не легче, но на этот раз я, по крайней мере, мог рассказать журналистам о Волках Анмуры, о том, что с ними случилось и почему их призраки навсегда остались на Холме.
Следующие полтора часа репортеры задавали мне наводящие вопросы. Когда они, наконец, ушли, я просмотрел почту и пролистал газеты, всякий раз невольно морщась при виде имени Дуалада. Я чувствовал себя беззащитным, читая в газетах о назначенном мне испытании; журналисты не упустили возможности упомянуть о том, что послужило его причиной. Ни один из них не оказался вульгарен настолько, чтобы назвать ее прямо, но невозможно было не понять, что подразумевалось под обвинениями в «непристойном поведении».
В полдень я вышел на улицу и отправился в общественные бани, где никто ко мне не присматривался. Потом я зашел в «Дерево Ханево» и побаловал себя паровыми булочками.
Вернувшись домой, я переоделся в темно-зеленый сюртук с потертой вышивкой в виде цветов верашме, подмел пол и решил выполнить обещание доставить письмо осмера Тилмереджа его внучке. Адрес был написан на конверте, и, развернув клеенку, я прочел:
МИН АМИРУ ЧОНАДРИН
УЛИЦА ГЕНЕРАЛА ТАРАВАРА
Третий дом к западу от перекрестка
с Летней улицей, северная сторона
Я помнил, что улица Генерала Таравара находится неподалеку от завода Амало-Атамарской Авиационной Компании; сама трамвайная остановка, на которой следовало выйти, чтобы попасть на завод, была названа в честь Таравара. Это было уже что-то.
По пути я зашел в магазин подержанной одежды Эстореджа и сдал пресловутый горчичный сюртук. В желтом я ходить не мог и полагал, что качественно перекрасить эту вещь не удастся. Мне казалось, что яркий цвет будет просвечивать даже через лучшую черную краску – а лучшая краска обошлась бы мне дороже нового сюртука. Но Эсторедж взял сюртук; и я был уверен, что на него найдется покупатель. Несмотря на то что у него не было верхней одежды моего размера, взамен он дал мне рубашку и брюки, которые мне тоже были нужны из-за вещей, испорченных в Танверо; кроме того, я получил более или менее приличное белье. Мое белье было настолько ветхим, что я уже стеснялся отдавать его прачке меррем Айченаран. Еще я купил пять новых носовых платков со споротой гербовой вышивкой. Я хотел поинтересоваться, чей это был герб, но потом велел себе не думать об этом.
Я оставил свои покупки в лавке, чтобы забрать их на обратном пути, и пошел к трамвайной остановке. Мне уже начинало казаться, что, согласившись передать письмо, я поступил неразумно.
На трамвае, который ехал на юг, я добрался до остановки «Улица Генерала Таравара» и стал искать перекресток с Летней улицей. Поскольку это поручение не имело отношения к работе, я не счел возможным обратиться за помощью к картографам. Но это не имело значения – Летнюю улицу было довольно просто найти. Первый же разносчик сказал мне, что нужно всего лишь пройти три квартала на запад.
Проблема заключалась в том, что улица Генерала Таравара была застроена не домами, а рабочими бараками. Третье здание от угла ничем не отличалось от соседних, и невозможно было сказать, в какой из комнат живет мин Чонадрин. Оставалось лишь расспросить о ней, а я подозревал, что она не поблагодарит меня за сплетни, распространяющиеся как огонь в степи.
Все это мне очень не нравилось, но я сделал глубокий вдох и стал стучать в двери.
Постучав в пять дверей, я не получил ответа, но обитательница шестой комнаты, молодая эльфийка, конторская служащая, сказала мне, что мин Чонадрин живет на пятом этаже в задней части барака. Я поднялся по узкой винтовой лестнице на пятый этаж. На площадке было две двери – одна вела в переднюю часть здания, вторая в заднюю. В дальней части барака я увидел восемь комнат вокруг светового колодца. В коридоре никого не было. Я постучал в ближайшую дверь, и мне открыла молодая эльфийка. Ее белые волосы были заплетены в толстые косы и уложены вокруг головы. Она была одета в рабочие штаны, заправленные в тяжелые ботинки, рубаху из набивного ситца и кожаный жилет со шнуровкой.
– Мин Чонадрин? – заговорил я.
Она вопросительно приподняла брови.
– Да. Чем я могу быть вам полезна, отала?
– У меня для вас письмо, – ответил я и протянул девушке пакет. Она недоверчиво уставилась на сверток.
– Я не понимаю.
– Это не мое дело и не моя история, – сказал я. – Я отвечу на ваши вопросы, как сумею, но, пожалуйста, сначала прочтите письмо.
Теперь она с таким же недоверчивым выражением на лице рассматривала меня.
– Вы не выглядите как шутник.
– Клянусь, это не шутка.
– Ну, хорошо. Входите и присядьте, а я пока прочту ваше письмо.
– Это не мое письмо, – поправил я девушку, но не стал продолжать, а сел на один из стульев, стоявших у небольшого столика.
Чонадрин села на соседний стул, сломала печать на письме осмера Тилмереджа и принялась читать. Я заметил, что ногти у нее острижены под корень, а костяшки пальцев почернели от машинного масла.
Она читала быстро, и удивление на ее лице сменилось раздражением.
– Что это такое? – воскликнула она. – Кто этот мужчина, который утверждает, что мой дедушка на самом деле мне чужой?
– Полагаю, он рассказал вам о себе в письме больше, чем мне о нем известно, – ответил я. – Он изгнанник, живет в Танверо и служит историком в мэрии – практически неофициально, насколько я понял. Больше я ничего не знаю.
– Но вы согласились доставить его письмо, – возразила она.
– Он попросил меня.
– Вы считаете, он говорит правду?
– Я уверен в том, что он не лгал мне, – подтвердил я. – Только вам известно, нашел ли он в действительности свою внучку.
Она нахмурилась сильнее.
– Что мне теперь делать? Мой дед еще жив.
– Вам не нужно ничего делать. Осмер Тилмередж просто надеется, что вы ответите на письмо. Но это ничего не меняет в вашем отношении к детству и к тем, кто вас вырастил.
– Кроме того, что они все мне лгали, – горько заметила
