одеждой и едой себя полностью обеспечивал, еще и тетке помогал.
Истории в деревне рассказывали интересные, после которых не то что ночью из дома выходить не тянуло, а и в примыкающий к избе сарай к отхожему месту сто раз подумаешь, сбегать ли или все-таки потерпеть до утра. О директоре продуктового магазина, безлунными ночами шатавшемся по округе в медвежьей шкуре. О знахарке из дома тринадцать по улице Строителей, оборачивавшейся в полночь черной кошкой. О неупокоенных с местного кладбища, русалках, мавках и лешем. Лося Алешу, живущего в лесной чаще, превращавшегося в парня и ходившего на дискотеки портить симпатичных девок, Денис пробовал ловить вместе с закадычным своим другом Мишей Береговым. Естественно, ничего путного из затеи не вышло, лося они не поймали, только до смерти напугали егеря дядю Ваню. Тот с перепугу в кусты кинулся и пропорол ногу острым суком. Пришлось помогать, до сторожки тащить и оказывать первую помощь, а затем подряжаться помогать тому по хозяйству.
Рассказ отличный вышел про это приключение, юмористический, а дядя Ваня знал множество всяких разных историй и оказался просто кладом для Дениса. Одна только страшилка о волках-оборотнях чего стоила. И вот ведь парадокс: стай этих хищников поблизости не водилось, последнего серого убили еще в тридцатых годах двадцатого века, а песенка о волчке сером бочке, приходящем к ложащимся на краю детям, никем не воспринималась спокойно. Петь ее отчего-то считалось сродни зазыванию беды.
Погибших странной смертью было не так уж и мало. Дядя Петя — местный участковый — часто по пьяной лавочке любил порассказать, как они откровенно стремные дела с помощником Серегой Вехтеревым списывали на несчастные случаи.
«Вот третьего дня парня в озере нашли. Мы его в утопленники записали — чего ж проще: шел, набравшись, через мост, да и свалился. Наш мост же знаешь? Вот-вот. Перила шаткие и едва-едва до яиц по высоте достают. Подновить бы тот клятый мост, да администрация скорее всем составом удавится. Только, знаешь, Денечка, утопленники-пятидневки вообще-то зрелище не для слабонервных, а тут достали парня из воды едва ли не краше, чем ходил до смерти. Кожа розовая, чистенькая, хотя у Павки Баклакина рожа-то прыщавая вечно была, его и девки за то не любили. Глаза мертвые, вроде и привычно-серые, а если смотреть не прямо, а чуть в сторону, сиреневым отливают. Губы белесые, чуть ли не серые, а взгляд так и манят. То, само собой, не мои наблюдения: Глашка патологоанатом поделилась. Она у нас баба — дай бог каждому. В одной руке яблоко, в другой — скальпель. Серегу и того иногда мутило, а Глашка — хоть бы хны, кремень. Однако находиться долго рядом с покойником она не могла, особенно в одиночку: мужа к себе на работу таскать начала. Андрей хоть и мужик суровый, а тоже перетрусил шибко. Да настолько, что уже через сутки вогнал в грудь трупу осиновый кол. Как только додумался? Русалочий полюбовник все ж не вампир заграничный и не упырь местный, чтобы умирать от такого», — рассказывал участковый, приговаривая очередной стакан, а Денис слушал внимательно и оторваться от захватывающей истории не мог. Сердце ускоряло бег, адреналин бежал по жилам. В голове сами собой возникали образы и рождалось вдохновение, гонящее за клавиатуру и заставляющее писать хоть сутки напролет, не прерываясь даже на сон, пока не закончится очередной рассказ.
«А дальше, дядь Петь?» — жадно выспрашивал он, на что мужик чесал бороду и подкручивал правый ус, ухмыляясь. Скучно ему было и внимание такое явно приходилось по душе. Подкупает же, когда собеседник каждое слово ловит и чуть в рот не заглядывает. Правда, Денис тогда полагал, будто дядя Петя просто рассказчик от бога, выдумывает страшилки, какими его и потчует.
«Пришлось списать на посмертную травму: вроде как при падении Павка напоролся на корягу. Глашка подтвердила — она ж не враг себе, чтобы мужа подставлять».
«А с Павкой чего?» — спрашивал Денис.
«Похоронили поскорее от греха подальше. Поп Илларион, помнится, все никак заупокойную дочитать не мог. Свечи постоянно гасли и словно бы мешало ему что-то: то кашель незнамо из-за чего разберет, то икота, — пожимая плечами, досказывал участковый и прибавлял: — Вот такие дела, Денечка. Такие дела».
«И все?» — чувствуя подвох, уточнял Денис.
«Лежал спокойно, пока дожди не зарядили, а там уж… — участковый вздыхал и махал рукой. — Его же в новой части кладбища похоронили, возле реки самой. Ну и смыло однажды — так и не нашли».
Жила на отшибе, как рассказывали, ведьма. Татьяной звали — Денис ее не раз видел. Выглядела она едва-едва на двадцать пять: красивая, стройная, улыбчивая. Старухи, которые не боялись дремучими прослыть, утверждали, будто Татьяна в деревне жила еще когда они сами девчонками с разбитыми коленками на речку купаться бегали и веночки на лугах плели. Вроде уже тогда была она видной девкой, на которую все парни заглядывались. Потом, когда нехорошие убийства случаться стали и аж из самой столицы следователя прислали, Татьяна уезжала неясно куда, затем вернулась, абсолютно неизменившаяся. Те же, кто все-таки не причисляли себя к числу «замшелых деревенских дур», а претендовали на звание образованных матрон говорили, будто старухи все путают, принимая за одну и ту же нескольких разных женщин, находящихся то ли в прямом родстве, толи вообще в дальнем. Впрочем, и они соглашались с тем, что от «Тани, живущей на отшибе» добра ждать не стоит и смотреть в ее сторону опасно.
Приехала та, вторая, Татьяна и снова стала первой красавицей, вновь парни к ней ходить принялись, а то и мужики женатые, а лет через пять пошли нехорошие убийства по деревне. То случилось уже в девяностые, потому интереса к их расследованию никто из столичных или иных начальников не проявил. Тогда и в городах творилось черт не разберет чего такое. Попробовали справиться своими силами, решили, будто бешеная собака в районе заплутала той породы, когда пасть — любому волку впору удавиться в чаще от зависти, а сила челюстей, словно у крокодила или акулы. Денис уговорил дядю Петю показать фотографии — то еще зрелище и действительно чудится, будто напала хищная тварь.
Мужики, ночами обходя деревню, выловили нескольких приблудных шавок, но убивать не стали — размеры не те, да и находились животины в состоянии близком к истерике. Так и поползли бы слухи о лютоволке или оборотне, но среди деревенских оказался парфюмер, приехавший из Новосибирска навестить дальнюю родню. Он и обратил внимание на запах,
