этой деревне проживала, пока не умерла. Помещица, стало быть.
А раз такое дело, с Пушкиным связанное, то регулярно в его день рождения сгоняют местных школьников читать стихи и возлагать к большому валуну на обрыве сирень, она как раз цветет тогда. Якобы великий поэт сидел на этом самом камне и вдохновлялся, глядя на Ичетинку. Там и табличка об этом имеется, сделанная местными умельцами.
А когда пушкинские торжества заканчиваются, к этому же самому валуну стекаются язычники. И тоже из-за солнца русской поэзии. Ведь, по их языческим заверениям, знаменитая няня знаменитого поэта Арина Родионовна была на самом деле потомком языческих жрецов и сумела сохранить дохристианскую веру. И через так называемые сказки и прочее народное творчество приобщила маленького Сашу к волхвованию. Неоязычники утверждают, что под видом ухаживания за местной помещицей Пушкин на самом деле приезжал на сходки волхвов. Ну то есть масонства великому поэту было недостаточно.
В советские времена язычники еще совесть имели, прикрывались научно-исследовательской работой, местные их так и называли — пушкинисты. Даже привечали их.
А теперь язычники совсем страх потеряли и свои шабаши не стесняясь справляют. Даже животных пытались на валуне резать, но тут уж местные им накостыляли. Это уж ни в какие ворота! Теперь этих бывших «пушкинистов» уже и побаиваются. К счастью, они только наездами, раз-два в сезон.
Но Пушкин совершенно тут ни при чем. А вот засыпанное болото — очень даже. Нехорошее, гадкое, по совести, место. Так называемые дачники, будь им выделена другая земля, жили бы себе не тужили. А так нет-нет
да и пропадет там какой-нибудь ребятенок помельче. Засосет его в лужу с концами, и оглянуться не успеешь. Одного искали с баграми, думали, в канаве захлебнулся. Вытащили только детскую шлепку. Знаешь, такие были раньше, цветные, с пищалками. Чтобы слышать, куда малец побежал. Только не его шлепка оказалась, какого-то другого ребенка. Никто свою собственность не признал.
Мне сразу вспомнилась Лизаветина страшилка про ребенка из подпола. Тоже говорила, что деревня ниже по течению.
— И что, всем нормально, что дети пропадают? — поразился я в который раз наплевательскому отношению местных к таким жутким происшествиям.
— А что такого? — Рябый снисходительно улыбнулся, будто я сморозил глупость. — С нормальными ребятами такого не случится. Только с какими-нибудь буками, такими, знаешь, бедненькими-медленькими. Ты не живи как бирюк, не строй из себя, и все пучком будет. Наших же почти и не трогает никто. А дачники сами по себе, мы за них не отвечаем. Один журналист тут приезжал, тоже дачников приятель, потом написал в газетенку какую-то, что у нас тут, мол, Анцыбаловский треугольник, люди пропадают. Понабрехал всякого, а потом слился, больше его здесь не видели. А то хотели наши ему личико начистить за брехню.
— А почему Анцыбаловский треугольник? Бермудский же.
Рябый посмотрел на меня очень странно, поколебался, но ответил:
— Потому что все у нас с Анцыбаловки началось. Деревня такая. Только никто не вякает лишнего. И я не стану.
— А что там было, в этой вашей Анцыбаловке? — сразу заинтересовался я, но Рябый со злостью оборвал:
— И ты без дела не трепись.
— Просто лезть не надо, куда не следует. — Рядом с нами плюхнулся Баклажка, будто бы только для того, чтобы палкой поворошить костер. — Прав Рябый: вам лучше уезжать и сеструху прихватить.
Да что они все так настойчиво призывают меня уехать? Я вообще-то тут не ради удовольствия. Пока Алине не помогут, мы не уедем.
Баклажка между тем продолжал болтать:
— Вот был у нас тут давно еще хороший парень, Карнушиных сын, а с дурным человеком повстречался, стал опрокидень.
— Ой, не свисти, — отмахнулся Рябый.
— Зуб даю. Заморочили его. Теперя опрокидень. Вот до сих пор…
— Так это ему сейчас сколько лет-то быть должно? Сорок? И все бегает?
— А чего ж не бегать. Поди он не там, не сям. Пока срок не выйдет положенный, будет собачью жизнь вести.
— Что такое опрокидень? Что-то типа паралича? — бесцеремонно встрял я.
Хотя как парализованный человек может бегать?
— Что-то типа когда нос суют не в свое дело, — поддел меня Рябый.
— Омороченный. Какой колдун оборотил его собакой, так и бегает с тех пор. Пока не помрет в положенный срок. А помрет, тут уж как человек опять станет. Собакой еще ничего. Хуже, когда медведем или волком. Так ни родных не повидаешь, ни к жилью не прибьешься. Собакой хоть можно пожить.
Баклажка размахнулся и не глядя зашвырнул палку прямо в кусты у меня за спиной. Мне показалось, что вскрикнула девчонка. Я оглянулся, подумав, что палка попала в нее, и увидел такое, что у меня аж горло перехватило и воздуха стало не хватать.
В манящей чистотой и прохладой воде, отражающей ясное небо, серело, чуть покачиваясь, полузатонувшее тело. Едва заметное течение будто слегка подталкивало его к берегу. Вроде бы на первый взгляд туша какого-то животного, но ведь у животных не бывает рук… Это явно утопленник… Ребенок…
Мне стало страшно. Вдруг это та девочка… Тем более ее и не видно через кусты. Зачем только она полезла в воду? Но телу явно несколько дней. Я, правда, не специалист. Меня затошнило.
Никто из ребят вообще не обращал внимания на труп, будто его и не было вовсе. Создавалось впечатление, что утопленника вижу только я.
Не зная, как начать, я осторожно поинтересовался у Баклажки:
— А что за девочка с нами была, она кем вам приходится?
Он внимательно посмотрел на меня, очень серьезно и совершенно без улыбки, и после паузы уточнил:
— Какая девочка?
— На велосипеде, из крайнего дома. Свернула в леске и потом тоже раков ловила, наверное, только чуть дальше.
Не знаю, зачем я так подробно объяснял. Наверное, потому что у парня окаменело лицо и он вглядывался в меня напряженно, будто пытался подловить на вранье.
— С нами не было никакой девочки. Только мы.
— Из крайнего дома с нами ехала.
Отчеканил:
— В крайнем доме лет десять назад была девчонка, Нина…
— Так и окликали ее — Нина, — вставил я.
Баклажка, будто не слыша, продолжил:
— Нина Терехина. Она утонула. Ты так не шути больше, особенно про раков. Ее когда нашли, это она собой раков кормила.
Ну да, так я и повелся!
— Слушай, я отлично видел, как Федихин ей кивнул.
— Не смешно, пацан. Может, это у вас в городе так принято, здесь у нас нельзя так.
Мне даже показалось, что ему захотелось меня как следует тряхнуть, чтобы привести в чувство.
— А это что тогда? — Я кивком указал
