философские спекуляции, которыми ты занимаешься, приводят тебя к парадоксам. А в глубине души ты остаешься прокисшим женоненавистником.
— А ты, опалив однажды свои крылышки, остаешься той же романтической бабочкой, только уже не можешь летать.
Стук в дверь прервал разгоравшийся спор.
Вестовой принес книгу приказов с распоряжениями командира корабля.
«Сегодня до пяти часов принять на борт семидневный запас продовольствия. Пополнить запасы пресной воды. Всему экипажу быть на борту. В шесть часов всем быть готовым к отплытию».
Наступал сумрачный осенний вечер, промозглый от соленой морской влаги. Мокрая, черная, вымощенная камнем набережная тянулась блестящей полосой вдоль почти совсем опустевшего порта. Две рыбачьи лодки под распущенными парусами возвращались домой. Стаи морских чаек поспешно летели со стороны моря, задевая крыльями гребешки волн. Их пронзительные крики предупреждали порт о надвигающемся шторме.
Уже несколько дней Эвантия не выходила из дома. Одинокая, подавленная, больная, она дважды бралась за перо, чтобы написать Нягу, но у нее не хватало решимости начать письмо. Словно какое-то молчаливое соглашение заставляло их отказываться от встречи друг с другом.
Она все откладывала, ожидая часа, который должен был прийти и принести прощение ей и успокоение ему.
В доме было холодно и влажно. Девушка лежала на кровати, закутавшись в какие-то старые шали. Она пыталась читать книгу о путешествиях, оставшуюся от Нягу. Вдруг она вздрогнула: послышалось три коротких гудка. Она знала этот сигнал, который означал, что пароход делает маневр, двигаясь задним ходом кормой по течению.
Эвантия вскочила и бросилась к окну.
Какое-то парусное судно медленно скользило в сторону устья Дуная. Эвантия узнала его силуэт. Глухо вскрикнув, она, словно безумная, заговорила сама с собой: «Это «Мирча»… уходит… уходит «Мирча»… уплывает… Нягу… я его потеряю навсегда…»
Второпях она накинула на голову шаль и бросилась бегом по набережной за кораблем. Дорогой она опомнилась. В ее голове зародилась туманная надежда: «Может быть, он не уплывает, а только меняет место стоянки».
Учебный бриг «Мирча» причалил у конца набережной, напротив дворца Европейской дунайской комиссии, как раз в том месте, которое предназначалось для разворота кораблей, уходивших в море.
Хотя быстро темнело и погода была плохая, на набережной, как обычно, толпился народ, собравшийся поглазеть на маневры отплывающего корабля.
В последние минуты расставания на военных кораблях не разыгрываются сцены с объятиями, слезами, выкриками и общим шумом, которые всегда сопровождают отплытие пассажирских судов. Военная дисциплина заставляла обе стороны вести себя сдержанно. На берегу без всякого шума появлялись трепещущие в воздухе платки, а на борту осторожно, чтобы никто не заметил, приподнималось несколько фуражек, и все словно бы и не желали знать, между кем происходит обмен прощальными жестами.
Барба Спиро, главный лоцман, потомственный моряк, приехавший из Трапезунда, служил Европейской дунайской комиссии вот уже полвека. Он с берега руководил последними маневрами уходящих в море судов. Старик с потухшей трубкой в зубах, в фуражке, надвинутой на уши, в застегнутом на все пуговицы дождевике, сшитом из просмоленной парусины, понюхал воздух и почесал свою белую бороду.
— Барометр падает… Погода изменится… Противная болтанка будет в море, — проговорил он, глядя на капитанский мостик «Мирчи».
Весь экипаж стоял по своим местам, готовый к развороту корабля. Судно, которое должно было повернуться на месте и стать носом по течению, удерживалось возле берега огромным канатом, толщиной с человеческую руку, сплетенным из стальной проволоки, который был наброшен на мощный чугунный кнехт, глубоко вкопанный в землю. Даже суда с грузом до десяти тысяч тонн, поворачивались вокруг этой солидной неподвижной точки.
Только верный глаз главного лоцмана мог определить то волнующее мгновение, когда надлежало крикнуть:
— Трави!
Если звенящий от напряжения швартовый начать отпускать раньше времени, корабль может сесть на мель, если же запоздать, судно может разбиться о набережную.
Хотя Эвантия бежала бегом, она подоспела, когда поворот «Мирчи» почти заканчивался. Запыхавшись, едва дыша от волнения, она прислонилась к фонарю, пытаясь расширившимися глазами проникнуть сквозь медленно опускающийся туман.
На борту, словно в театре теней, двигались неясные фигуры. «Где же Нягу? Узнает ли он? Посмотрит ли он на меня? Если бы корабль простоял еще хоть несколько дней! Возможно, мы бы и помирились…»
Эвантии показалось, что она узнает фигуру Нягу, стоявшего на носу. Она вспомнила, что как-то раз он говорил ей, что при отплытии его место у якоря.
Корабль легко отделился от набережной и стал медленно поворачиваться. Вращение становилось все быстрее и быстрее, пока не раздался громовой бас старого морского волка:
— Трави вовсю!
По команде Барба Спиро все глаза впились в металлически звенящий трос. Когда он был уложен широкими кольцами, словно смертельно раненная змея, «Мирча» уже плыл свободно, потеряв всякую связь с берегом. Покидая реку, он уже резал грудью морскую воду.
Короткая команда и вслед за ней заливистые трели свистка раздавались на борту корабля, поглощаемого ночною мглой, постепенно окутывающей и море и землю.
Свинцовые воды Дуная, море, кажущееся черной мрачной бездной. С низкого неба, словно там разматывается спрятанный свиток, свисают полотнища серой холстины, которые становятся все плотнее и плотнее. Подгоняемые порывами ветра, с моря движутся черные тучи, такие низкие, что кажутся стадами морских чудовищ, которые оседлали волны.
«Мирча» распустил паруса. На фоне неба он приобрел странную форму не то призрачного корабля, не то гигантской птицы, приготовившейся взлететь.
В воздухе чувствуется, что близится шторм. Невольный страх овладевает толпой, потому что надо всеми, словно вечная тайна, нависает ужас перед силами природы.
Эвантия, совсем разбитая, сжавшаяся в комочек, прикрыла лицо платком, чтобы ее не узнали. Вокруг нее больше женщин, чем мужчин. Некоторые из них печальны, на глазах у них слезы. Они пытаются овладеть собой, чтобы не разрыдаться. Другие веселые, бойкие, суетятся и хохочут, отыскивая блестящими глазами любовников, с которыми только что расстались.
Продрогшая до мозга костей, Эвантия стояла, устремив взгляд в пространство. «Мирча», выйдя в открытое море, изменил направление, чтобы взять курс по компасу. Он еще раз показал свои бортовые огни; два глаза, один красный, другой зеленый, словно две лампады светились в леденящей ночи.
Корабль удалялся, делаясь все меньше и меньше: тень… пятно… точка…
И когда на горизонте уже ничего нельзя было различить, Эвантия разрыдалась. Чтобы не обращать на себя внимания, девушка побежала назад, к дому. Но шторм настиг ее. Потоки холодного дождя, словно удары бича, обрушились на землю, подхватываемые порывами северного ветра. Испуганная толпа бросилась искать укрытия в корчмах и кофейнях. Одна Эвантия, словно привидение, бежала под проливным дождем. Она задыхалась, хватая открытым ртом ледяной воздух. Зубы у нее лязгали
