Вот как наступило летнее тепло, на шоссейной северной дороге появились люди с желто-зелеными лицами, идущие как черепахи, покачиваясь. Спросите, откуда они идут, – «из Архангельска». Семь лет работал, всех похоронил, а изба [в родной деревне] цела. Иногда это дети уже кулаков, а сами кулаки кончились на лесозаготовках. Идут они месяца по два.
Неужели же они лет за пять работы своей на северных реках по лесосплаву не заработали себе билет на обратный проезд, хотя бы в товарном вагоне? Не говоря о человеческом чувстве сострадания, которые возбуждают эти воистине несчастные тени прошлого, такое пешее хождение, ночевка в деревнях в течение месяцев, мне думается, политически нам сейчас крайне нежелательны. Ведь даже если они научились на севере вовсе молчать, то не молчит их вид, до последней степени тягостный и никак не отвечающий той картине жизни счастливой страны, которую все мы стремимся создать[382].
Статья 135 Конституции, устанавливающая всеобщее право голоса и восстанавливающая гражданство миллионам, в течение долгого времени была предметом обсуждения в деревнях и спецпоселениях, на Лубянке и в Кремле. Период с 1930 по 1936 год был периодом зигзагов в политике – от уступок к ограничениям – в отношении прав специальных поселенцев. Указом ЦИК от 3 июля 1931 года для спецпереселенцев был установлен пятилетний срок, который в принципе означал окончание срока их ссылки в 1934–1935 годах, но частичное и избирательное восстановление их прав началось раньше. Для мотивации труда были сделаны уступки молодежи и хорошим работникам, которые продемонстрировали свою лояльность. Например, в мае 1932 года ЦИК восстановил права группы ударников в составе 931 депортированных лиц. Важной уступкой молодежи стал указ ЦИК от 17 марта 1933 года, который предоставил право голоса детям депортированных, достигшим совершеннолетия.
ОГПУ стремилось извлечь выгоду из этой уступки, поручая местным отделениям использовать этот шанс для мотивации молодежи повышать производительность, для вербовки их в качестве информаторов, а также «в целях расслоения [населения] кулацкой ссылки» – старая практика ЧК – ОГПУ. Указ ЦИК от 27 мая 1934 года определял, что трудолюбивые лояльные депортированные, номинированные сотрудниками ОГПУ, могут получить гражданские права уже после пяти лет ссылки, а ударники среди молодежи даже ранее[383]. Но через несколько дней, 9 июня, внутренний циркуляр ОГПУ № 43 был направлен в территориальные управления с требованием ограничить предоставление прав. Во-первых, этот циркуляр «О порядке восстановления спецпереселенцев в гражданских правах», подписанный заместителем главы ОГПУ Г. Ягодой, главой ГУЛАГа М. Берманом и Г. А. Молчановым (Секретно-политический отдел ОГПУ), предписывал местным офицерам не проводить «массовой реабилитации», а отбирать граждан каждого индивидуально. Во-вторых, циркуляр предусматривал обременительную бюрократическую процедуру реабилитации. В-третьих, он предлагал использовать уступку для «отрыва молодежи от к.-р. [контрреволюционной] части стариков, также для приобретения новой агентуры [среди молодежи]». Наконец, документ позволял реабилитированным покинуть специальные поселения, но поручил ОГПУ уговаривать их остаться и ввести для этого ряд льгот[384]. Мотивами было закрепление населения на осваиваемых землях и недопущение возвращения в родные места и сведения счетов.
Похоже, что руководство было твердо убеждено в том, что молодежь будет на стороне власти. В репортаже о политических настроениях уральских депортированных чекисты подчеркивали, что настроение молодежи очень отличается от протестных настроений и действий старших ссыльных.
Считая себя невиновной, молодежь ропщет по адресу родителей… Момент расслоения [ссыльного населения] ярко подчеркивается фактами резко обостренных взаимоотношений со взрослыми. Молодежь группами приходит в комендатуры, конторы Леспромхозов, заявляет свой отказ от связи с родными и настоятельно требует улучшения условий своей жизни. В Октябрьскую годовщину молодежь имела намерение принять участие в празднике[385].
При вербовке информаторов целевой группой была молодежь. По данным ОГПУ, в уральских спецпоселениях в среднем на каждые 20 семей приходилось по одному информатору, и около 30 процентов информаторов составляли молодые люди[386].
Центральное место занимал вопрос о праве ссыльных на возвращение. К 1 ноября 1934 года было реабилитировано 31 364 ссыльных, и, несмотря на давление, 75 процентов из них покинули специальные поселения, в Северном крае – 90 процентов. Чтобы остановить их отъезд, 25 января 1935 года ЦИК утвердил предложенный ОГПУ запрет на выезд реабилитированных из места ссылки. Это был разрыв с прежним «Временным положением [ОГПУ] о правах и обязанностях спецпереселенцев» от 25 октября 1931 г., который регулировал всю жизнь крестьян в изгнании и предусматривал «полное восстановление всех гражданских прав через пять лет после депортации»[387]. Этот пункт положения поддерживал дух тысяч депортированных лиц, но теперь он был отменен.
Непоследовательность в отношении права спецпоселенцев на возвращение на родину, вступление в колхоз и возвращение имущества нашла свое выражение в дебатах на II съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года. В принятом Колхозном уставе содержалась статья, допускающая прием в колхозы перевоспитавшихся кулаков, которые доказали свою лояльность советской власти[388]. Однако на съезде, а затем и во время обсуждения конституции колхозные активисты выражали беспокойство по поводу возможной мести со стороны кулаков. «Я думаю, что в результате пострадают те, кто был активистом во время декулакизации и ликвидации кулаков. Если к власти придут кулаки, они будут преследовать этих активистов, потому что кулаки продолжают испытывать большую ненависть»[389]. Сигельбаум и Гелдерн согласны с замечанием Фицпатрик о том, что «руководство партии оказалось более склонно к примирению с большей частью крестьянства, чем активисты»[390]. В то время как Колхозный устав вдохновлял депортированных, в августе 1935 года произошло обратное движение, связанное с разъяснением руководства ГУЛАГа, направленным всем комендантам спецпоселений – разрешить вступление в колхоз только в местах ссылки, а не в местах проживания репатриантов[391]. Такие манипуляции, когда секретные инструкции попирали принципы публично объявленной политики, являлись обычной практикой.
