Спустя бесконечное количество времени, Максим хочет кричать, выть от отчаяния, но рот с языком его больше не слушаются, и из груди вырываются лишь бессвязные мычания. В этом онемевшем состоянии он проводит слишком долго. Пребывая в сознании и вновь отправляясь в небытие. Вдруг с прояснившимся разумом, но тут же теряя нить, связывающую его с реальностью.
Это какой-то наркотик? Дурман? Или меня так хорошо приложили?
Одно Суворов знает точно: в темной комнате он не один. Чьё-то незримое присутствие ощущается в вибрации воздуха от чужого дыхания. И Макс ждёт, что этот некто, наконец, проявит себя и выйдет из сумрака.
Бесполезно.
Никто не говорит с ним. Не выставляет требований. Не угрожает. Не избивает... не убивает.
Тогда зачем, черт побери, меня здесь держат?
Паника... накрывает... словно тяжёлая и мокрая простыня.
Марго! Птичка! А если что-то...? Бл*дь, нет... Нет...
Адреналин будоражит кровь в венах. Сердце стучит с удвоенной скоростью, помогая Максиму собраться.
Он не может потерять её, свою храбрую птичку.
Но она тут не причём. На этот раз, это связано только с Максом и его жизнью.
Тогда откуда взялось это колючее, назойливое предчувствие?
Отяжелевшие веки поднимаются, а поддернутое дымкой зрение немного фокусируется на пространстве вокруг.
Это всё тот же склад. Тёмный, окутанный мраком и лёгким жужжанием холодильников. Теперь он их слышит.
Холодно. Чертовски холодно. Словно ад - в который попал Суворов - замёрз.
Максим лежит на полу, ощущая лёд кафельного пола животом.
Разглядывает свои руки - на них нет кандалов, лишь толстая веревка, обвита в несколько оборотов и тянется куда-то к стене, теряясь в сумраке.
Привязан.
Как раб. Безвольная тварь. Никто.
Максим дёргает руками, ощущая нарастающую силу, вызванную гневом.
«Кто, бл*дь, посмел?»
Веревка сминает запястья, и они кровоточат, но боль отрезвляет. Выводит из состояния дурмана.
Максим глубоко вздыхает, наполняя лёгкие кислородом, а потом из горла вырывается нечеловеческий рёв. Будто раненый зверь, угодивший в острый как бритва капкан.
Эхо уносит его крик в пространство, удваиваясь и превращаясь в нарастающий гул. А потом всё стихает. Ненадолго.
Шаги. Быстрые. Отдаляющиеся.
Некто стоял за его спиной. Всё это время.
Максим поворачивает голову на звук. Но ничего кроме сумрака не видит. Зато слышит голос:
- Он пришел в себя... снова... сильный, с*ка. Сколько ещё нужно времени?... Я всё понял...
Суворов впервые слышит этот голос. Но он может принадлежать кому-то из банды малолеток. И очевидно, что именно они удерживают его здесь. Но зачем?
Для того чтобы строить догадки, у Макса просто нет времени. Шаги приближаются. Суворов, не моргая, всматривается в чёрное пространство, одновременно пытаясь подчинить собственное тело. Но и на это у него нет времени.
Скользящая тень вырастает внезапно. Безликий человек заносит какой-то предмет высоко над головой и обрушивает его на голову Максима.
Сознание проваливается в бездну... моментально. Тьма… вспышка света… и Максим далеко-далеко. За пределами этого склада.
В давно минувшем и забытом прошлом…
***
Детский смех наполняет комнату. Крохотные стульчики впопыхах расставляются в два ровных рядочка.
- Садись, Костик, - маленький Максим уже занял место для своего друга, положив ладошку на соседний стул.
Костян присаживается немного опасливо. Он всего неделю в этом месте. И как бы ни цеплялся за прошлое, воссоздавая в памяти образ родителей, он не помнит, что с ними случилось, и почему он сюда попал. Всё здесь кажется диким, страшным и неизвестным. Такие же дети, как и он сам, недружелюбны…
Почти все, кроме одного.
Макса он заметил сразу, как только прибыл в это место. Живые, горящие добром глаза, не оставили маленького Костика равнодушным. К тому же Максим первый проявил заботу и открытость. Пожалел Малька, когда тот, ночи напролет, омывал подушку солёными слезами. В темной спальне, под мерное сопение остальных малышей, забирался в кровать к маленькому другу и рассказывала ему разные вымышленные истории о героях, драконах и принцессах. Во всех этих сказках Костик представлял себя и Максима рыцарями, сражающимися со злом, и, конечно, всегда одерживающими победу. Он успокаивался, засыпая на плече друга. Неделю спустя, Костя совсем перестал плакать, а Макс стал для него почти братом, а может и целым миром.
- Что мы здесь делаем? - шепчет Костя, осматриваясь.
- Ольга Александровна будет читать! - с благоговением отвечает Макс. - Тебе понравится, - подмигивает.
Остальные дети, затихают, как только воспитатель Оля, входит в комнату. Несколько десяток пар глаз, с любопытством взирают на книгу в её руке. Костя тоже пытается разглядеть обложку. Читать он не умеет, да и название написано неизвестными буквами. Впрочем, как и размытая картинка на плотной затертой корке, ничем его не впечатляет.
- Доброе утро, детки-конфетки, - женщина улыбается своим подопечным самой теплой улыбкой в мире.
- Доброе утро, Ольга Александровна! - хором отвечают дети.
- Что вы будете читать? - спрашивает кто-то из ребят, а остальные в унисон, подхватывают этот вопрос.
В помещение вмиг вспыхивают оживленные беседы. Некоторые вспоминают прошлые произведения, уговаривают прочесть ту или иную сказку вновь. Самые маленькие начинают хныкать, а одна девочка шикает на остальных, призывая детей к молчанью.
Максим лишь сжимает влажную от пота ладошку Малька, видя как тот, ещё немного смущается и боится, находясь среди ребят. Костик отвечает ему лёгкой улыбкой, и сжимает маленькую ручку в ответ.
Когда «детки-конфетки» немного успокаиваются, Ольга Александровна присаживается на заранее приготовленный стул и, окинув своих подопечных любящим взглядом, раскрывает книгу.
- Итак, - призывает она всех к молчанию, - «The old man and the sea», - таинственно озвучивает она и, видя вопросительные лица напротив, сразу добавляет, - Старик и море! Сегодня я прочту вам сказку, о старике и море...
Она читает, и, к счастью для ребят, делает это на понятном и знакомом языке. Ольга Александровна, конечно, подготовилась, переведя всё произведение заранее. Почему она выбрала именно это книгу? В те времена она очень увлекалась Хемингуэем и его творчеством и решила поделиться с ребятами своим любимым произведением. В детском доме не было особых правил и литературных предпочтений для детей её группы, возрастом с четырех до семи лет. Поэтому читала она в основном что-то из зарубежной классики.
